ТЕРЕХИН.
Эх, ребятки! Девятнадцатый! Я тогда на деникинском полком командовал. У меня бражка подобралась. Зверь к зверю. Лошади — степнячки казацкие, мохнатки. Ножками так это семенят — топа-топа-топа, а летят — на машине не догонишь! Вот помню: «Товарищ Терехин, вам поручается очистить Орел». Собираю полк, солнца еще нету. Сыро, [туды его мать.] Холодно. Братва моя ежится. «Товарищи, — ору, — нам выпала великая честь — очистить Орел. Как, шашки блестят или чистить надо?» Ребята сейчас шашки вон… «Накося — зеркалов не надо!» Тогда кричу: «В карьер!» Стали подлетать к городу. Я, полк — лавой. Летим. Тут уж все забываешь: и кто ты, и что ты, [только орешь, как пьяный. А, сволочи, мать вашу так и вашу в бога мать!] На лошадках шерсть дыбом. Шашки свистят. С пулеметов хотят остановить нас. Куда тут! Летим. Сволота белая бежит. Скачешь за ними и толькоВ этот момент двое студентов во время команды Терехина, тихо сняв со стены трубу и барабан, играют. Один дает на трубе боевой сигнал «поход», другой отбивает дробь. Делают это комически серьезно. Общий смех.
ВОЗНЕСЕНСКИЙ.
Ну и рассказал! Действительно, как живое встает.ТЕРЕХИН.
Да, было времечко… Революция была!ФЕДОР.
А сейчас?ТЕРЕХИН.
А сейчас для таких, как ты, революция. На бумажке резолюции писать, и чтобы мама кофе готовила.ФЕДОР.
Ты трепаться брось! Я на фронте был не меньше тебя.ТЕРЕХИН.
Не знаю. Не видал. Только не думаю.ФЕДОР.
Что — не думаешь?ТЕРЕХИН.
А что на фронте вот ты был. А может, и был. Кашеваром — кашу варил. А я, паря, на командных был. Рубал. На политработу не шел. [Хотя в партии с семнадцатого, и комиссаром дивизии не раз предлагали.]ФЕДОР.
А я рассказывать тебе, что я делал, не намерен. Ты вот орешь все время об интеллигентщине, а твое нытье о девятнадцатом годе — худшая интеллигентщина!ТЕРЕХИН.
Интеллигентщина? У меня — интеллигентщина? [Сопля неутертая!] Ты — и мне лезешь морали читать! Ты думаешь, я не слышал твоих теорий? Революционер, видите ли, тот, кто сейчас в нашей обстановке не сдаст и кто бороться будет не хуже, чем на фронте! Извольте — вот и теория готова. Что же сейчас делать партийцу-рабочему? Мы дрались, из нас жилы дергали, а теперь они пришли на готовенькое — «подлинные революционеры»! Повылезали всюду, как погань после дождя, а рабочий-фронтовик у вас не у дел. Лёнов пишет: «Водкой заливаю накипающую в сердце грусть». И я не боюсь сказать: «Беги в контрольку{178}, жалуйся — пью». Накипело. Как посмотрю, что кругом делается!.. Вот взял бы, да… Эх, хоть бы в самом деле фронт, что ли!ВОЗНЕСЕНСКИЙ.
Ну, это ты, Терехин, перебарщиваешь, право! Конечно, противна нэповщина, но мы ведь вперед шагаем!ПЕТР.
Брось ты, Вознесенский, дешевка это! Ты не на митинге. «Вперед шагаем». Мы идем на шаг, а частный капитал — на десять.ПРЫЩ.
Костя прав. Собрать бы все силы — и на Польшу. На Запад. Победить или умереть! «Безумству храбрых поем мы славу!»{179}АНДРЕЙ.
А ты, Прыщенька, в бой пойдешь?ПРЫЩ.
И я пойду, а что ты думаешь?АНДРЕЙ.
Нет, я ничего. Только смотри, [бумажки возьми побольше.]Смех.
ЛЁНОВ.
Смейтесь, смейтесь. А я вот на партийные собрания больше не хожу. Противно! Приходят торговцы, приказчики, агенты, маклеры. «А, Константин Иваныч! У меня три тысячи чистых прибыли. Оборот увеличиваю». — «А у меня, Иван Иванович, машинку изобрели для утилизации отбросов — восемнадцать копеек в день выгоняю». Копейки, копейки, копейки везде! Революция стала копеечной. Еще кричим, что копейка для революции, а на самом деле поглядишь кругом — революцию для копейки делали. Посмотришь на это разложение — и… пьешь.