Забытый. Литва

—  Ничего! Не бойся. Лучше по хозяйству половчей распорядись. К нашему возвращению тебе многое надо успеть. Это мы с тобой попозже...

—  Ладно,  — вздыхает Люба.

Дмитрий делает шаг к Юли, видит жестокую тоску в ее глазах, и оттого, что не сможет прогнать эту тоску, ему самому становится тоскливо, скверно:

—  Здравствуй, Юли,  — осторожно берет ее за плечи, целует в щеку (щека горит!),  — как живешь? Как Алешка, в форме?

—  В форме, что с ним станет,  — она тоже целует его в щеку, чинно, степенно, но губы обжигают,  — здравствуй, князь. Живем потихоньку, да за вас боимся  — не шутка ведь. Татары!

—  Да что вы в один голос  — татары, татары... Татары, что ль, не люди? Дмитрий смотрит на нее и понимает: ее-то ему сейчас хочется больше всего, больше всех, хотя, может, пуще от того, что нельзя, не получится, не найдет он за эти два дня возможности уединиться с ней хоть на пять минут. Он это сознает: «Какая скотина! Подай ему, чего нельзя!», но делает Юли знак глазами, один из той сложной системы сигналов, которой они пользуются вот уже шесть лет, и которая их пока не подвела: «Зайди к монаху», Юли опускает глаза: «поняла».

—  ...Небось побегут и татары. Ведь бил же их Олгерд в 54-м,  — продолжая говорить, он поворачивается к Любе,  — ну что ж, Ань, готовьте угощение. Посидим...  — он задумывается на секунду,  — ...вчетвером, пожалуй. Я сейчас с отцом Ипатом посекретничаю  — и за стол.

Никаких секретов к отцу Ипату у него не было. Он зашел к нему в полной растерянности  — о чем говорить?! Начал спрашивать о готовности стрелков, об арбалетах, хотя все это было уже говорено и переговорено. Но монах не успел выразить своего недоумения, в светелку влетела Юли. Глаза ее хищно сверкали:

—  Отец Ипат, княгиня зовет к столу. Собирайся, не мешкая. Да, еще: «Псалтырь» у детей куда-то подевался. Ты себе его не забирал?

—  Нне-ет...  — монах беспомощно оглядывается на Дмитрия. Тот смотрит на него в упор:

—  Ты книги-то в кладовке держишь... Небось, завалялась где, погляди...

—  Да...  — монах прикусывает губу, оглядывается затравленно,  — да, пойду, гляну, кажись, там лежала...  — и поспешно выходит, а Юли, как только за ним захлопнулась дверь, вихрем кидается к Дмитрию, обнимает, жмется, пристанывает, покрывает бешеными поцелуями лицо, шею, плечи:

—  Охх, Митя! Митенька мой! Как же долго тебя не было! Как я извелась! С ума скоро сойду! Аж зубы ломит, как я тебя хочу! Хоть потрогай меня как следует! А может, успеешь?!

—  Нет, не успеем.  — Дмитрий тоже жадно целует ее, лезет за пазуху, хватает и жмет груди, отчего она сразу начинает дрожать... Он опускает руки вниз, обхватывает ее бедра, прижимает к себе, лезет под подол, ощупывает лоно, надавливает пальцами раз, другой, третий!..

Юли обхватила его шею, как клешами, и с каждым разом все громче:

—  Ахх! А-ахх!! А-аххм!!!

А на четвертый содрогается, длинно мычит: ыыыххм!!! И мешком повисает на нем. Тот уже и сам на грани, но в это время в сенях завозился отец Ипат. Дмитрий поспешно отдернул руку, а Юли встряхнулась, покрепче встала на ноги, прошептала:

—  Там все быльем поросло, поди. Сколько уже ты меня не трогал?

—  Быльем?! А что же Алешка?

—  Очень переменился. Надоело, видно, без ответа... Не трогает меня. Иногда замечаю  — зверем смотрит.  — Юли отпускает Дмитрия, отстраняется, в глазах снова мелькает тоска, но только мелькает и исчезает, сейчас там скачет дьявол: удовлетворенное желание, веселье, радость, гордость и черт знает что еще,  — боюсь, как бы не пристукнул при случае, где-нибудь в темном уголочке.

—  Алешка? Не-ет... Я же предупреждал его.

Монах настойчиво и все ближе шебуршит в сенях.

Юли торопливо, жадно целует Дмитрия в губы, прижимается что есть мочи всем телом и отскакивает:

—  Ох, Митя! Как хорошо ты мне... Как мне легко сразу стало! Родной мой, возвращайся скорей! С победой! Ты ведь, если татар разобьешь, важной птицей станешь, наверное. Забудешь свою ведьму... Я не обижусь. Только побереги себя! Если с тобой что случится  — мне не жить.

—  Юли! Жди  — и все хорошо будет! Жди! Вернусь, тогда уж мы с тобой... я тебя... раздавлю! Разорву! Растерзаю!  — и хочет броситься на нее, она отскакивает ближе к выходу, сверкает глазами, счастливо смеется.

И тут наконец монах робко приоткрывает дверь. Дмитрий замирает на месте, отец Ипат, узрев, что все прилично и по-божески, входит, пожимает плечами:

—  Юли, не нашел. Истинный Христос, не нашел,  — сокрушенно разводит руками, а смотрит с ухмылкой то на нее, то на него,  — может, искал плохо? Может, еще где пошарить?

—  Не надо!  — Юли мечет в него такой взгляд, что монах невольно расплывается.  — И так долго возился, княгиня ждет! Может, все-таки у детей? Я посмотрю еще, а вы спускайтесь. Пора!  — и вылетает за дверь.

—  Только метлы не хватает! У-у-у!..  — монах безуспешно пытается сделать строгое лицо.  — Слушай, сыне! Ты только меня в эти дела, пожалуйста,  — не надо! А?! Ты меня знаешь, знаешь, как я к этому отношусь. Я княгиню очень люблю и уважаю! А Юли твоя  — ведьма из ведьм, и вообще! Как ты вообще-то Любе в глаза смотришь, поганец!?