Забытый. Литва

Пока добирались до Луцка, гарем перепробовали не только «бобры», но и многие луцкие, и владимирские даже, хотя шли от «бобров» не близко.

Подводы гаремных красавиц отяжелели от подарков и подношений, сумки воинов изрядно пооблегчились, лица повытянулись, Вингольд же совсем потерял голову и люто затосковал, предвидя встречу с семьей и Офкой.

Дмитрий клял себя последними словами, метался и не находил выхода, даже монах не знал, чего присоветовать. Наконец, вспоминая как-то Юли, Дмитрий вспомнил и ее ордынское прошлое, и у него мелькнула надежда  — разве что она поможет! Он обрадовался и выбросил эту заботу из головы.

А вакханалия с гаремом продолжалась, и чем ближе к дому подходило войско, тем больше в нем появлялось вытянутых морд, все больше народу задумывалось: куда же от этих кур деваться?! Во всем полку один Алешка был безоблачно счастлив. Дмитрий вполне серьезно допускал, что он слегка чокнулся, и сочувствовал. Ведь Юли, быть может, больше всего убивала Алешку тем, что была всегда исключительно сама по себе. А эта (как две капли  — Юли! А звали ее Айгуль) полностью от него зависела. Он быстро все ей растолковал, переодел, содрал с лица чадру, заставил выполнять обязанности жены днем, а по ночам трудился над ней так усердно, что бедная девочка (ей не исполнилось еще 16-ти) осунулась, подолгу отсыпалась по утрам, жестоко зевала после обеда и сразу же забеременела, так что к концу похода ее уже мучили приступы дурноты.

Дмитрий прекрасно помнил свое расставание с Юли, но ему было интересно, что все-таки думает Алешка, и он спросил его. Тот посмотрел на князя так, словно вспоминал, кто такая эта Юли, а вспомнив, ответил не раздумывая:

—  Да она только обрадуется, князь, так что не волнуйся,  — помолчал и добавил,  — или наоборот...

Дмитрий понял, покраснел и замолчал.

* * *

Итак, в Бобровку вместе с огромной добычей притащился небольшой женский табор. Поселили гарем в старом Бобровом доме и попытались объяснить местные порядки и чем-нибудь занять. Но тщетно.

И начались среди «бобров» невиданные доселе семейные скандалы, обиды, проклятия женщин и угрозы спалить этот чертов вертеп дотла.

Но как Дмитрий и рассчитывал, помогла Юли.

Ее он потребовал к себе сразу же по приезде, едва только поприветствовал встречающих, обнял жену и приласкал детей. Юли встала перед ним как застоявшаяся кобылица: глаза горят, губы дергаются в нервной улыбке, а во всей позе столько нетерпения и огня  — малейший знак, и она рванется вперед.

—  Юли, слышала, что Алешка твой учудил?

—  Слышала, но не видела еще. Неужели так похожа? Может, родственница?  — И она раскатилась низким, грудным, поистине дьявольским хохотом.  — Господи! Услышал ты наши молитвы. И его, и мои,  — подошла к Дмитрию вплотную, тихо дохнула в ухо,  — всем легче станет, и ему, и мне, а тебе проще.

—  Да как же ты-то?

—  О! Теперь у меня железный повод есть при княгине обосноваться. Я ведь при ней помощница? Муж выгнал  — я к ней под крыло. Все правильно! Или нельзя?  — она искательно, нежно и без страха заглядывает ему в глаза.

—  Да можно! Нужно!  — Дмитрий резко притиснул ее к себе, укололся о груди и сжал зубы, отодвинул, забоявшись.  — Ведьма ты моя!

Юли слепо потянулась к нему, но он приложил палец к губам:

—  Тсс!.. Сегодня перед ужином на нашем месте попробуй ждать!..

—  Ага!..

Вдруг открылась дверь и вошла Любаня:

—  Чего это вы сразу секретничать?  — она внимательно посмотрела на Дмитрия. Тот замялся, смешался:

—  Понимаешь, Ань, не женское это дело... Не хотел я тебя... тебе... Ты бы подождала...

—  Как это?! Что это?!  — Люба вроде даже задыхается, то ли от удивления, то ли уже от гнева. Юли в панике недоумевает: оплошали? Где? Чего он растерялся? Чего мямлит?! Как выручить?! Неужели  — все?!!

—  Али я не жена тебе?!  — выдыхает Люба.

—  Жена тут ни при чем,  — Дмитрий продолжает мяться,  — тут перед Юли неудобно...

«Неужели все?.. Неужели...»  — Юли безнадежно опускает глаза.

—  ...А! Ладно... Юли, ты уж не обижайся, но без тебя нельзя.

—  Что, князь?  — та откликается замогильным голосом.

—  Да тут добыча нам такая досталась... Гарем!

—  Гарем?!  — брови Юли ползут на лоб, а губы в бесовскую усмешку.

—  О, Господи!  — Любаня крестится.

—  Да, гарем. Вот теперь и не знаем, куда от него деться... или куда его девать...

—  А что? Зачем девать?  — Люба не понимает, оглядывается на Юли, видит ее дьявольский оскал...

— Что, что... Полсотни баб! И каждая требует...

—  Что требует?  — до Любы начинает доходить, она густо краснеет.

—  Есть, пить, спать!.. Все требует. Вот я и кинулся к Юли. Она ведь те порядки знает... Как бы их приструнить, обтесать?.. А, Юли?* Заставить жить спокойно.

Юли кое-как осознает, что пронесло, на сей раз пронесло, и лицо ее само по себе, без ее ведома, становится бесшабашно веселым, Любаня же, видя это, относит все на счет гарема и краснеет еще гуще, теперь уже от возмущения.

—  Но ведь они в гаремах тихо живут, строго,  — невинным голоском, спрятав глаза, поет Юли,  — если, конечно, их не разбаловать...