Забытый. Литва

Брызгали из-под копыт куропатки, разбегались неспешно непуганные дрофы, висели чуть заметными точками в небе коршуны. Или ястребы? Проводник говорил  — беркуты. Да какая разница! Часто у горизонта появлялись и исчезали небольшие стада каких-то быстрых животных. Проводник равнодушно махал рукой: дикие ослы  — бегают быстро, угнаться тяжело, мясо плохое  — жесткое, вонючее. Бей дрофу  — мясо нежное, вкусное, и скакать никуда не надо.

Кориат скучал в седле, вспоминал длинные беседы с Олгердом, и предприятие их, задуманное вроде бы неплохо, казалось ему все более и более сомнительным. «Конечно, взгляни Орда благосклонно, и Русь сразу шелковой станет, да и Хунгария с Польшей хвосты поприжмут, оглядываться начнут. Только как к этим косоглазым подкатиться? В Москву бы мне, к князь-Семиону! Там и меды забористые, и мужики, слыхал, пьющие, и девки как пышки  — белые, чистые, красавицы... Эх!»  — и вспоминается Кориату Маша.

Маша стала его роком, незаживающей раной. Казалось бы  — все уж, прошло и прошло, и быльем поросло. Двенадцать лет прошло! Но чем дальше она уходила, тем чаще он ее вспоминал (старость, что ли, подходит?), каждый ее жест, каждый вздох тогда, в те пять (пять всего! дурак! не мог еще хоть неделю погостить!) дней, когда он взял ее, не сопротивлявшуюся, безропотную, удивленный бездонный взгляд огромных глаз, робкие вздохи наслаждения потом, и вся, вся она!! Такая невыразимо прекрасная и чистая, как родниковая вода в горстях, которую хватаешь ртом жадно в знойный день, и не можешь напиться, и боишься расплескать...

И все женщины, которых он хватал потом, чтобы забыть ее, только обостряли воспоминания о ней, только подтверждали, что лучше ее нет и не будет.

Это потом, много позже он понял, что лучше не найдет, и не потому, что лучше не бывает, а потому, что реальность никогда не победит воспоминаний, несбывшуюся мечту, разве что самой стать воспоминанием... несбывшимся,  — да разве ему от этого легче?!

«Да-а! В Москву бы... А нельзя! Вот и гляди теперь... на татарочек».

—  Князь! Река!  — дозорный подскочил радостный как пряник.

«Ну, слава тебе, Господи! Итиль! Далека дорога, а и ей конец приходит». Теперь только переправиться  — и Сарай. Кориат ткнул шпорой своего Гнедого, тот охотно перешел в галоп.

—  А ну, молодцы, прибавь!

С веселым гоготом дружина устремилась за князем.

* * *

К воде выскочили не скоро  — степь, как море, скрадывает расстояния,  — и остановились, потрясенные громадностью и величием реки. С Доном и сравнивать было нельзя. И сразу увидели  — нечего и думать переправляться самим. Нужны были лодки.

Правда, три большие ладьи шли снизу, дозорные давно их заметили, но подойдут ли? Не забоятся? Ведь их целая рать на берегу  — что у таких на уме?

Ладьи шли под парусами, но ветер был слабоват, путешественники маневрировали, помогали себе веслами, от берега, однако держались не ближе полета стрелы, хоть это было и невыгодно.

Кориат велел кричать по-русски, чтобы помогли. То ли услышали родную речь, то ли по виду и снаряжению определили, что перед ними не враг  — ладьи повернули к берегу. Пристать, правда, не спешили. Осторожно выспрашивали, кто такие, откуда. Кориат знаком велел дружине молчать, говорил один:

—  Из Киева мы! Послы тамошнего князя! В Сарай путь держим. Помогите переправиться, мы заплатим.

Поговорили, поторговались. Купцы как-то жались, Кориат не мог понять — отчего.

Лодки сцепились, и два богато одетых бородача сошлись на палубе средней. Хозяева советовались.

Это были действительно хозяева стругов, московские купцы Кузьма Ковырь и Василий Мишинич. Кузьма говорил компаньону, зыркая изредка на берег:

—  То, что многовато их  — ладно. Но если б свои. А то видишь, главный их — безбородый. И дружины половина  — без бород. Не иначе как литвины. С этими ухо надо востро держать.

—  А может, ну их к черту? Бог поможет! Там вон татары перевозом занимаются. Сказать им да и плыть.

—  Лишняя деньга на дороге не валяется. А они ребята не нищие  — в Сарай едут!

—  Во-во! Как бы с тебя шубу не стащили. От богатства...

—  Да ну... Если перевозить, так кучками, сразу все не поместятся. Так куда они денутся? И вообще... Им-то к чему лишние хлопоты? Но нам тут даже не деньги главное. Узнать можно, зачем едут, да князю довести.

—  Как же! Так они те и скажут.

—  А что? Давай тверичами скажемся, а лучше  — новгородцами. Те же с ними сроду друзья.

—  А если не литвины?

—  Ну и Бог с ними! Все одно нам не во вред. А вот если литвины, новгородское родство и пригодится.

—  Ну гляди... А может, зря все-таки? Тянет тебя вечно во всякое...

—  Не робей! Кто не рискует, тот винца заморского не пьет. Эй, землячки! Вали сюда! Сначала вьючных давай!

Пришлось сделать четыре конца. Пока ездили, подружились, а перевезлись, то уж и разъезжаться стало ни к чему  — солнце опустилось к горизонту. Решили ночевать вместе. Купцам явно улыбалась развалиться на берегу под такой-то охраной. Выложили припасы, кто чем богат. Кориатовы дружинники уже порядком поднадоевшую им птицу. Купцы сгромоздили стерляжью ушицу, достали меды.