Забытый вопрос

— Скажите маменькѣ, чтобы въ воскресенье непремѣнно привозила васъ, говоритъ Анна Васильевна, осѣняя насъ крестомъ на благополучный путь.

— Настя приказала поцѣловать тебя, Галечка! восклицаетъ вдругъ Лева. Ему только теперь вспомнилось порученіе сестры.

— Такъ на же и ей отвези, отвѣчаетъ Галечка и цѣлуетъ его въ лобъ. — Прощайте, Боренька, обращается она затѣмъ ко мнѣ и низко присѣдаетъ. "Какая она лукавая", думаю я, — "счастливецъ Лева!"

A счастливецъ Лева и не догадывается о своемъ счастіи; онъ заснулъ какъ убитый, едва прикоснулась голова его къ подушкѣ брички. Правда ему всего двѣнадцатый годъ, а мнѣ уже минуло пятнадцать!

Тронулись. Бодрою рысью бѣгутъ наши кони по гладкой дорогѣ, вьющейся лентой среди безконечныхъ полей. Свѣжій вѣтерокъ вѣетъ въ лицо. Тихо зблется, куда не взглянешь, уже высокій, тяжелѣющій колосъ. Темное облако набѣжало на мѣсяцъ. Впереди загорѣлся огонекъ: это чумаки заночевали въ степу

и варятъ ужинъ. Мы быстро проѣзжаемъ мимо ихъ: я едва успѣваю замѣтить два загорѣлыя лица въ бараньихъ шапкахъ, надвинутыхъ на самыя брови, съ люльками въ зубахъ, костлявую руку, протянутую къ котелку, широкую голову вола и колесо телѣги, ярко освѣщенныя пламенемъ. А тамъ потянулися опять несчетныя волны колосьевъ и будто совершаютъ какое-то чудное таинство: такъ молчаливо и важно изгибаются они надъ землею. Подымешь голову, — а тамъ еще многочисленнѣе и таинственнѣе, и несчетнѣе колосьевъ, все новыя и новыя звѣзды будто льются изъ темной глубины неба. "Максимычъ", думаю я, "до сихъ поръ увѣренъ, что звѣзды — это все праведныя души, смотрящія на землю. A неужели на родинѣ Керети лучше, чѣмъ у насъ?" спрашиваю себя, глядя на моего гувернера, уснувшаго рядомъ съ Левой, — "онъ съ такимъ восторгомъ говоритъ о ней? Нѣтъ, не можетъ быть, не повѣрю, чтобъ было гдѣ-нибудь лучше, чѣмъ у насъ! Вотъ какъ поютъ Богдановскіе пѣвчіе:

   Да не будетъ крашче нашей Украини!

"Да не будетъ крашче"… повторяю я, обнимая за шею друга моего, Сильву, лежащую подлѣ меня на передней скамейкѣ брички (она догнала насъ уже въ Богдановскомъ), и укладываясь головой на ея спинѣ. A кони мчатся все такъ же быстро, такъ же звучно грохочутъ колеса… Но нѣтъ, это уже не грохотъ колесъ, это иные звуки: мнѣ чудится, точно все поетъ кругомъ меня, — и безграничное поле, колыхаясь подъ вѣтромъ, и старый лѣсъ нашъ съ его темными дубами, и ручей, прыгающій по камнямъ оврага, и всѣ они хоромъ поютъ:

   Да не будетъ крашче нашей Украини!

"Сидыть голубь на берези, голубка на вышни", начинаетъ вдругъ нѣжный дѣвичій голосъ. Это голосъ Галечки! Да, точно, это она, въ вѣнкѣ изъ колосьевъ, а среди ихъ невыносимымъ блескомъ горитъ самая яркая звѣзда неба…

— Какъ вы запоздали! слышу я сквозь сонъ. Открываю глаза и снова быстро зажмуриваю ихъ. Изъ окна бьетъ прямо въ бричку ослѣпившая меня полоса свѣта, — вотъ она, Галечкина звѣзда. Мы дома, сама матушка стоитъ на крыльцѣ.

— Я давно васъ жду, говоритъ она, цѣлуя насъ, — мнѣ уже Богъ знаетъ что вздумалось. Керети отвѣчаетъ, что она совершенно напрасно тревожила себя: она-молъ вѣрно позабыла, что онъ былъ съ нами. Соннаго Леву уносятъ на рукахъ въ дѣтскую. Я сакъ едва держусь на ногахъ, едва въсилахъ пожелать доброй ночи матушкѣ и тетушкѣ Фелисатѣ Борисовнѣ, батюшкиной сестрѣ, которая, въ огромномъ тюлевомъ чепцѣ набоку, сидитъ въ гостиной, за вѣчнымъ гранпасьянсомъ. Она, по милому обыкновенію своему, посылаетъ мнѣ на сонъ грядущій какое-то вислое замѣчаніе, но на этотъ разъ я не въ состояніи отвѣчать ей. Въ дверяхъ показался Максимычъ, съ шандаломъ въ рукѣ. Какъ сквозь туманъ, вижу я предъ собой зеленыя, мѣстами облупившіяся стѣны моей низенькой спальни, съ прадѣдовскимъ портретомъ надъ шкафомъ и постоянно отвореннымъ окномъ, въ которое дерзко врывается вѣтвь растущей подъ нимъ липы. Липа цвѣтетъ. Вся комната полна ея благоуханіемъ. Какъ вкусно глядитъ, изъ-подъ бѣлаго какъ снѣгъ канифаснаго одѣяла, подушка, взбитая заботливою рукой Максимыча! Какъ скоро и сладко засыпаю я, какіе золотые сны снятся мнѣ опять!…

Блаженные дни, свѣтлыя зори жизни, спасибо вамъ!

II