Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека

Маленький, во всех остальных смыслах непримечательный «кельт» плавно сужается от средней части толщиной 3 см до широкой (больше 5 см) рабочей поверхности. Лезвие топора впечатлило меня в основном потому, что тонко отшлифованная кромка имела по крайней мере десять сколов, выбитых примерно в одно время; ни один скол не был затерт. Кто-то, вероятно, умышленно и неоднократно ударил этот ценный предмет о камень, перед тем как бросить его в костер. Может быть так, что две группы соревнующихся охотников встретились здесь на берегу реки и в качестве символического акта после праздника, на котором съели карибу, «похоронили топор», закопав его? Если так, то напоминание об этом пролежало тысячелетия, чтобы показать нам: наша склонность к войне так же сильна, как и стремление к миру.

Река плавно и быстро текла вдоль берега. Вытащив нашу лодку на песок, мы привязывали ее к коряге с помощью буксировочного троса. Затем карабкались на поляну. Наше чувство удаленности от мира, безвременности и независимости было всеобъемлющим, и мы собирались вместе вокруг нашего собственного костра среди полевых камней. Обжаривая куски ощипанного птенца до насыщенно-коричневого цвета на свежесрезанных кленовых палочках, мы, без сомнений, сетовали на строгие ограничения нашего бытия на том берегу реки. Ощущение свободы было лучшей частью ужина.

Весной и ранним летом мы проводили невыносимые часы на четвереньках и коленях, поднимаясь и опускаясь над бесконечными закрепленными за нами рядами овощей, раздирая одеяло сорняков, угрожающих задушить все, что мы посадили. Но сады давали гораздо больше, чем просто еду. На протяжении многих лет в школьных садах вдоль реки находились кремневые ножи и наконечники стрел. Многие из них потом оказывались в стеклянных ящиках на верхнем этаже огромного кирпичного здания школьного музея. Музей Бейтса, как его еще называют, когда-то был великолепен, но затем оказался в запустении и закрылся для широкой публики. Ныне он вновь открыт для посетителей. В те же годы его населяли колонии маленьких коричневых летучих мышей, которые пищали на стенах и оставляли затхлый запах. Это была настоящая сокровищница, и я был одним из немногих, у кого были причины пробираться в музей через разбитое окно в подвале. Там, в темноте, недалеко от чучел белого медведя, карибу и рыси, стояло множество старинных повозок и сельскохозяйственных орудий. Это было достаточно безопасное место для складирования и зимовки моих куколок, которых я выращивал из найденных при прополке сада личинок томатных бражников и прочих насекомых.

В конце лета река, разделявшая школьные сады и наше уединенное укрытие на песчаных берегах, заполнялась бревнами, сплавлявшимися из северных лесов вниз по течению на бумажные фабрики. Каждое из них имело на спиле маркировку, сделанную краской, в знак принадлежности к конкретной компании. В заводях, оцепленных длинными плавучими заграждениями из связанных бревен, расцветали ярко-синие понтедерии. Окуни и щуки прятались в тени кувшинок, бросаясь на металлического воблера[14]

и яркую красно-белую блесну, которых мы закидывали удочками подальше и сматывали леску, надеясь на поклев. В бурьяне по лесистым берегам обитали черные кряквы, а маленькие зеленые кваквы строили неряшливые гнезда в густых ивовых зарослях.

В реку впадала речушка Мартин, служившая границей между фермами мальчиков и девочек. Она всегда была прохладной, затененной деревьями, свободной от бревен. В ней хватало заводей для плавания, но наш «официальный» пляж, куда мы ходили под присмотром, был примерно в километре вверх по течению, возле большой ели, которая склонилась далеко над водой с высокого берега. С помощью свисающей с нее длинной веревки голые мальчики прыгали далеко в ручей. Мы всегда купались голышом. Таковы были правила, заведенные после того, как один мальчик утонул, запутавшись плавками о подводную корягу. Нагота была одним из немногих правил, которым мы охотно подчинялись.