Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека

Почтовым отделением, занимавшим одну комнатку, заведовал Гордон Гулд, приземистый, покрытый боевыми шрамами ирландский громила. Ему импонировало прозвище Лефти («Левша»). Для меня он был и навсегда останется Лефти, хотя я и не видел никогда, как он проводил этот свой левый крюк, которым, по его словам, славился, когда стремился в чемпионы мира во втором полусреднем весе – пока его не подстрелили на войне. «Меня никогда не вырубали», – сказал он мне. Он также говорил, что «пробегал по пять миль каждый день, и мог отжаться двести раз в мгновение ока».

Лефти некогда был питомцем Гудвилла, и мне было комфортно с ним, потому что он знал многое и о нашей жизни, и о внешнем мире. Он служил в роте A, подразделении 504, в 82-й воздушно-десантной дивизии во время Второй мировой войны, откуда вернулся домой инвалидом, а потом заведовал почтой. Обычно он был единственным человеком, которого я видел в отделении каждое утро до школы и каждый полдень после. Чем быстрее я бежал, тем дольше потом мог задержаться и послушать про его приключения.

За время моей двухлетней работы почтальоном я посвятил Лефти сотни часов. В восхищении я стоял перед его маленьким зарешеченным окошком, пока он рассказывал о своем военном опыте в Анцио, Северной Африке, на Сицилии, в Бельгии и в Германии. Я почти что чувствовал запах пороха, слышал гром, видел трассирующие пули, когда Лефти описывал подвиги, совершенные в компании с Эдом «Арабом» Адамсом («Адамчиком») и Ти Джеем Маккарти. Бусины пота иногда проступали на его широком лбу, а его серо-голубые глаза глубоко заглядывали в мои, пока он давал волю своим ярким воспоминаниям.

«Однажды, когда мы вели огонь по немцам на склоне холма напротив нас, один их пулеметчик не скрывал своей позиции. Когда мы мазали, он поднимал “панталоны Мэгги”, такой маленький белый флажок. Когда пришло время наконец-то наступать, мы обошли его стороной. А как-то раз ночью заявилась парочка немцев. Они каким-то образом пробрались через наши посты и устроили нам сюрприз: держа нас на прицеле пистолета-пулемета, требовали сигареты, садились и курили, говорили с нами, а потом вернулись обратно к своим. Другой ночью я проверял наши пулеметные точки и обнаружил, что с одной пропало оружие. “Что случилось?” – спросил я расчет. Один сказал: “Ну, один из парней каждую ночь таскает нам кофе из тыла и в качестве позывного говорит: “Не стреляйте – кофе идет”. Этой ночью было то же самое, только оказалось, что это сказали фрицы. Затем они заявили: “Нам просто нужно ваше оружие. Вы можете остаться. Объясните это своим офицерам”».

«Был у меня там товарищ по имени Хайдельбринк, говоривший по-немецки. Он учился там в школе и знал их повадки. Он стал совершать вылазки за линию фронта. Однажды он вернулся в форме немецкого майора и привел целую толпу пленных. Приказал им построиться в очередь и маршировать. Так они и сделали. Они же не могли не подчиниться приказу».

«Мы пели “О Сюзанна”. Затем однажды ночью один из них приходит с поднятыми руками и говорит: “Я не сдаюсь – я просто люблю петь и хочу петь с вами, ребята”. У него был такой глубокий баритон».

Конечно, обычно все было не так. Офицеры с обеих сторон вынуждали их шевелиться, чтобы они оставались врагами.

Я не слышал обо всех боях, но о захватывающих событиях последнего Лефти мне рассказал.

«Я видел, как летят трассеры, потом фрицы достали меня – вижу, рядом лежит бедренная кость. И вдруг понимаю, что она моя собственная. Я разозлился и бросил ее в них. Затем я потерял сознание. Они одолели нас. Оказалось, потом меня вытащили дети».

Это случилось ближе к концу войны, и его поместили в бельгийский госпиталь. «Немецкий врач сказал мне, что, когда война закончится и ваши армейские врачи доберутся до вас, они скажут вам, что ногу нужно ампутировать. “Это самое простое, что можно сделать. Откажитесь. Вашу ногу можно спасти”. И вот как все вышло. Когда меня отправили в ветеранский госпиталь, первое, что они сказали мне, было: “Нам придется отрезать тебе ногу”. Я ответил: “Нет”. Они сказали: “Если этого не сделать, ты умрешь”. “Ну, значит, умру” – так я им и заявил».

Лефти тогда не умер, но и бегать уже больше не мог.

Лефти был мне отличным другом. Он вдохновлял меня, и если я и бегал, чтобы кому-то угодить и заставить гордиться мной в Гудвилле, то только ради него и тренера Боба Колби.