Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека

Во время тренировок мобилизация топлива для мышц во многом контролируется циркуляцией не только адреналина, но и норадреналина, адренокортикотропного гормона, глюкагона и тироксина – все эти гормоны через петли обратной связи контролируются мозгом. Очевидно, что сейчас я не думаю о гормонах или об их циклах обратной связи, но аномальная работоспособность требует ненормальной физиологии. Как я меняюсь, переставая быть нормальным? Я невольно черпаю вдохновение и силу у тех, чьей силой ума и духа я восхищаюсь.

Например, у Лефти. Лефти Гулд болтал со мной часами, когда я был почтальоном, бегая дважды в день туда-сюда с кожаным почтовым мешком. Он смотрел на меня своими немигающими бледно-серыми глазами и рассказывал мне о «фрицах», которые переползали через позиции и держали его на мушке, требуя сигарет, а затем позволяли ему уйти. В моем воображении я вижу его в госпитале, когда группа интернов выкатывает его. Немощно и с трудом он приподнимается на одном локте и с улыбкой заявляет: «Я могу всех вас отдубасить, ублюдки!», чтобы они не жалели его – великого чемпиона в прошлом. Его смелый, но слабый жест был свидетельством его широкой натуры – как много в нем было силы, даже когда его тело было беспомощным. Не уступить ни на йоту – значит отдать все. Истории, которые он рассказывал мне, маленькому ребенку… Он наклонялся к своему окошку, чтобы рассказать мне, как он бросил свое оторванное бедро во врага… как он продолжал стрелять, даже когда впал в беспамятство. Теперь я глубоко погружаюсь в воспоминания, в саму жизнь. Гора моей жизни. Пусть там будет достаточно, чтобы брать от нее… до финиша… Лефти – теперь я вижу его спокойно лежащим с аккуратно сложенными на форме армии США руками в гробу в часовне Муди, где я бывал сотни раз в детстве по воскресеньям, прежде чем убежать в лес. Наворачиваются слезы. Лефти был личным телохранителем генерала Джорджа С. Паттона, олимпийца 1912 года. Паттон говорил: «Если хочешь выиграть битву, вот что надо сделать. Надо заставить разум управлять телом. Никогда не позволяй телу указывать уму, что делать. Тело всегда сдастся». Тело может справляться только с небольшими шагами. Разум способен на большие скачки. До этого дерева…

Вся моя жизнь спрессована в маленькую, которая длится несколько часов. Прошлое, настоящее и будущее стягиваются в тугой узел, где тело отступает, а разум приобретает все большее значение. Горизонты сокращаются. Я погружаюсь в боль постепенно, неумолимо. Я поднимаю глаза и фокусируюсь на дереве впереди. Держи темп – до дерева. Сделаю это и награжу себя похвалой: «У меня получилось!» Вот… теперь к этому

дереву. Вот так, одна маленькая часть расстояния за раз, расстояния, которое мне больше никогда в жизни не пришлось бы преодолевать… никогда… никогда… никогда больше. Значение имеет только то, что происходит сейчас. Сейчас… сейчас. В этот момент.

Такое ощущение, что я 100 лет провел в лесу, выслеживая большого белохвостого оленя, и наконец-то я близко к цели. Я могу это сделать! Не облажайся. Это конец самой длинной охоты, и самый большой олень из всех впереди. Он – та белая линия, что пересекает тротуар. Мой разум заклинивает на движении вперед.

Итак, к концу пятидесятой мили Джек радостно кричит: «Клекеру конец! Ты первый, намного опережаешь следующего». Осталось всего 12 миль. Я беру клюквенный сок и ускоряюсь, словно одержимый. Если я смогу закончить первым, то есть еще одна причина ускориться, потому что теперь у меня появился шанс установить рекорд, – нужно только стойко держаться. Но может случиться все что угодно – мышечное напряжение, грозная «стена», обезвоживание, растяжение лодыжки… полная неизвестность…

Конец этой охоты близок. Добыча, которую я пытаюсь поймать, будет определяться числом, моим временем финиша: часы, минуты и секунды, разделенные двоеточиями. И это число будет со мной всю оставшуюся жизнь. Может, его стоит написать на моем надгробии. В конце концов, две группы цифр, обозначающие даты рождения и смерти, мало что говорят о человеке. Значение имеет то, что между ними. Число, которого я сейчас добиваюсь, – другое. Оно определит границы моей животной природы, будет мерой моего воображения, достигаемой интуицией и духом. Его нельзя купить, обменять или взять в долг. Все остальные почести ничтожны по сравнению с ним. Это ценный продукт, потому что он свободен от чужих суждений, предрассудков, ревности и невежества. Это жизнь, не такая, какая она есть, а тот идеал, к которому мы стремимся.

Не забудь о драгоценном прошлом. Мне 41. Мои беговые годы подходят к концу – как девять жизней кошки из поговорки. Спина, две операции на коленях, слова хирурга-ортопеда: «Если ты не прекратишь бегать, мне придется вынуть эту коленную чашечку и выбросить ее в мусорный бак».

«Сколько миль я могу пробежать перед тем, как перестану бегать?» – хотел я знать. – «Я не могу сказать тебе этого. Финал может наступить завтра, а может – через 20 лет». – «Что, если я не перестану бегать?» – «Я не могу тебе сказать».