Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека

Теперь мой темп должен поддерживаться другим телом. Изменился даже ландшафт. Расстояние между деревьями стало шире, земля затвердела, пейзаж затухает. Больше нет зрителей. Ничего, кроме асфальта в трех метрах впереди меня, в полутора, и только вид цели впереди – белая линия на асфальте. Вселенная сокращается, сжимается. Существуют только тротуар и линия. Я несколько раз гонялся по всему миру за этой возможностью, и я все еще могу упустить ее на секунду. Если я не пробегу эти 100 м до поворота как можно быстрее, то потом буду испытывать боль куда более сильную и долговечную, чем сейчас… К этому дереву…

Я помню только короткие фразы из песен. Я повторял песню Кэта Стивенса в надежде отвлечь себя от бега: «Лето приходит и уходит, / Плывя под облаками мечты / Мимо разбитого солнца. / Я уже давно бегу по этой земле». Мне нужны были все более и более сильные лекарства. Образы… хижина в лесу, спокойствие деревьев и птичьих песен на рассвете, мысли об их эпических перелетах, ощущение влажной росы на траве рано утром, гул насекомых на рододендроне в болоте, полет уток прошлой весной и их возбужденное кряканье в болоте… Воспоминания, отвлеченные размышления, образы из прошлого и тоска по «миру превыше всякого ума»[47] тянут меня вперед.

Когда я проходил поворот всего за 2–3 мили до финиша, меня привела в восторг одна мысль – всесильная, восхитительная. Это скоро закончится. Я немного ускоряюсь, ловлю второе дыхание, ожидая облегчения в течение нескольких минут, секунд. Это предвкушение так же сильно, как и любые другие мотивы. Однако, даже когда я наконец вижу финиш впереди – там стоит группа людей, – я по-прежнему опасаюсь, что, возможно, другой бегун подкрадывается сзади, таясь до последнего, готовый рвануть вперед и застать меня врасплох. Или, если я близок к рекорду, кто угодно может как будто

невидимо бежать рядом, и нас будет отделять только момент времени.

И вот я вижу его впереди – приз, белая линия на тротуаре. Тридцать метров, пятнадцать, пять… Наконец-то… Все кончено… Я сделал это! Я на небесах, куда попасть – уже самая сладкая амброзия.

Можно было бы подумать, что я триумфально подниму руки и стану на дыбы, как безумная банши[48]. Тем не менее я слишком устал, чтобы пошевелить даже пальцем; вместо этого, чувствуя глубокое, тихое, теплое сияние, я упал на мягкую, холодную траву в тени дерева. Я почувствовал невообразимое удовлетворение, но мое сердце еще долго колотилось после тяжелого финишного спринта.

Высокий цельнометаллический кубок с надписью «Победитель – 100 км», а ниже – «Национальный чемпион 1981 года». Кубок полон. В нем все, что я в него вложил. Как и в погоне за антилопой, лучшее в жизни, что мы можем испытать, – это выдержать испытание и победить в долгой погоне.

Бернд Хайнрих, пересекающий финишную черту.

4 октября 1981 года, Чикаго, Иллинойс

Эпилог

Что недвижно – не так в глаза бросается, как то, что движется[49].

Шекспир. Троил и Крессида

Как и любая охота, каждый забег на дальнее расстояние уникален, но в то же время они все во многом схожи. По большому счету этот оказался таким же, как и большинство других. По окончании гонки я почувствовал себя птицеловом, который пополнил список трофеев еще одним редким видом.

И наблюдение за редкими скрытными птицами, и ультрамарафон – занятие не для всех. Хотя Ultrarunning по итогам Чикагского марафона назвал меня выдающимся спортсменом 1981 года, журнал Chicago Tribune не обратил на это внимания. Собирая материал для книги, я прочитал их заметку за понедельник 5 октября. В статье кратко упомянуты Барни Клекер из Миннесоты и Сью Эллен Трапп из Флориды – соответственно победитель и победительница на 50-мильной дистанции среди мужчин и женщин. Моего имени не было, хотя я пробежал 100-километровую дистанцию на 4 минуты 37 секунд раньше, чем Трапп пересекла ту же белую линию в своем 50-мильном победном забеге. Незначительная, но красноречивая оплошность.

С точки зрения СМИ и зрителей, как заметил один проницательный наблюдатель, ультрамарафон «увлекает примерно так же, как наблюдение за тем, как сохнет краска». Вообще-то это не совсем так. Это не менее сложная физиологическая и психологическая задача, чем любой другой вид спорта. Просто его нельзя обрезать до фрагментов длиной в секунды или минуты. Вот почему мне было сложно писать об этом. Я выбрал этот забег, потому что он был самым запомнившимся мне и самым вдохновляющим. Я вспомнил, что на бегу подумал, не написать ли через лет через двадцать об этом книгу. Тогда это показалось странной мыслью. Но, когда 20 лет почти прошли, я вспомнил и взял в руки карандаш.