Задание Империи

Виктор прокашлялся и начал «Русское поле» — он помнил, что в «Новых приключениях неуловимых» ее пел в бильярдной белый офицер. Ступин внимательно слушал, а после второго куплета начал подпевать: «Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря…» Голос у него, кстати, был бы для попсовой эстрады вполне достаточный.

— Недурно… черт возьми, очень даже недурно! Чье сочинение, почему я этого раньше не слышал?

— Музыка Яна Френкеля, а слова Инны Гофф.

— А-а… Я всегда говорил — надо смотреть не на фамилию… Ничего, можно подкинуть нашим местным певцам, как старинный романс неизвестного автора.

— Спасибо.

— Пустяки… Ну вот, а вы смущались — по символу веры вы настоящий фачист.

Глава 4

Фрилансер

Виктора, конечно, внутренне покоробило от того, что штабс-ротмистр обозвал его фашистом. Но он тут же сообразил, что Ступин вряд ли имел в виду то, что он, Виктор, готов сжигать деревни вместе с жителями или хотя бы фанатично предан фюреру. Скорее всего, дело было во фразе «Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок», которую, при определенной натяжке, можно истолковать и как призыв ставить интересы империи выше своих личных прав и интересов. Каждый понимает в меру своей испорченности. И в конце концов, Виктору надо здесь притворяться своим для элементарного выживания. «Будем считать, что я удачно напялил на себя чужую шкуру», — заключил он для себя, не желая соглашаться с наличием каких-либо внутренних связей между собой, человеком гражданского общества третьего тысячелетия, и здешним режимом.

…Бежица встретила их густой волной медового запаха жасмина, кусты которого, густо усыпанные белыми благоухающими цветами, повсюду росли в палисадниках наряду с розовым шиповником и уже отцветшей сиренью. В глаза бросались крупные розовые шапки пионов и алые солнца георгинов. Жизнь бушевала здесь, и казалось, среди этого моря цветов, которое представлял собой город, скорее похожий на очень большое село, просто невозможно быть несчастным.

Улица, которую он помнил как Ульянова, уже оказалась не с булыжной мостовой, а покрыта асфальтом — это сразу почувствовалось по ходу экипажа. Когда авто проезжало вдоль Старого базара, Виктор узнал некоторые знакомые двухэтажные дореволюционные здания, в первую очередь баню, старые цеха и конторы БМЗ, особнячки и губонинские казармы; новые же постройки отличались от известных ему довоенных строгим конструктивистским видом и серым цветом. То, что в его бытность именовалось улицей Куйбышева, здесь было наскоро застроено двухэтажными каркасными бревенчатыми домиками, обложенными снаружи серым силикатным кирпичом. Судя по всему, места для застройки хватало, а застройщики стремились к всемерной экономии. Изредка из этого ряда выбивались новые трех-четырехэтажные дома, возвышаясь мини-небоскребами над окрестным пейзажем. По центру же бывшей (будущей? не будущей здесь?) Куйбышева тянулась железнодорожная ветка в сторону Стальзавода. Развешанных флагов со свастикой Виктор не приметил нигде, и это его успокоило.

Они свернули на Комсомольскую, тоже уже асфальтированную; точнее, на то, что до Комсомольской было Елецкой, впрочем, если верить штабс-ротмистру, здесь это уже стало бывшей Елецкой. Сторона Комсомольской напротив городского сада, по-видимому, была комплексно застроена в конце двадцатых — начале тридцатых. Вплоть до доходного дома со скругленными углами по этой стороне одной стеной протянулись четырехэтажные здания. Одни из них были из силикатного кирпича, с плоскими фасадами, прерывавшимися широко расставленными выступами длинных открытых балконов-лоджий, за которыми стена несколько углублялась нишей внутрь; углы также слегка оживляли открытые с двух сторон глубокие лоджии. Больше всего эти дома напоминали Виктору те из довоенных, что сохранились на выходящих на Комсомольскую боковых улицах, только были без зигзагов. Были они почему-то серо-черными, как когда-то корпус БТИ на площади Ленина. Другие, по виду немного поновее, напоминали своей архитектурой Дом Стахановцев, что на Куйбышева; архитекторы постарались на скорую руку внести в суровый шинельный облик проекта двадцатых черты классического дворца. Стены были украшены по вертикали простенькими кирпичными пилястрами, а по горизонтали — разделены карнизами на неравные части, как если бы дом был первоначально ниже, а потом достроен; первые этажи были отделаны штукатуркой с имитацией руста. «Постконструктивизм», — подумал Виктор.

На первом этаже одного из таких домов, как раз напротив Приюта (в 60–70-е н. р.[2] — музыкальная школа), и располагалась редакция. Еще подъезжая к ней, Виктор издали заметил, что за музыкальной школой, прямо на месте Дворца культуры БМЗ, стоит высоченное здание собора, причем новое.

— Ну вот и приехали. Если случится что — заходите…

— Спасибо. А вы сейчас в Брянск?

— Нет, здание управления тут недалеко. Губцентр-то сейчас не Брянск, а Бежица. Счастливо устроиться!