Загадка и магия Лили Брик

Впервые за столько лет новый год встречали все вместе — радость была такой, что она забыла о своих вечно болящих зубах. В феврале ее ждала и новая радость: Юткевич и Плучек, которые вообще-то не выносили друг друга, почему-то объединившись, вернули на сцену в Театре сатиры теперь еще и «Клопа». И снова это был спектакль по дозволенным советским лекалам — о «перерожденцах» — обюрократившихся партмещанах, а не о режиме, хотя самые проницательные разобрались, конечно, и в тексте, и в режиссерских аллюзиях.

Практики посмертных реабилитаций до тех пор в Советском Союзе вообще не существовало — даже безотносительно к конкретным именам, само это слово «реабилитация», стремительно ворвавшееся в обиходную речь, а изредка даже появлявшееся в печати, звучало предвестием наступления новой эпохи. Ходатайства о пересмотре других приговоров, с которыми обратились Лиля, Катанян и их друзья, ужележали в прокуратуре: их разбирательство тормозилось обилием таких же ходатайств по тысячам дел, но главным образом отсутствием четких указаний из высших партийных инстанций: невидимые тормоза делали свое дело, ведь по-прежнему у партийного руля находились и Молотов, и Каганович, и Маленков, и Ворошилов, и другие, прямо повинные в массовом уничтожении тех, кого сейчас собирались объявить невиновными. И все же то одно, то другое имя — обруганное и забытое — возвращалось из небытия.

В этой обстановке нараставшей с каждым днем эйфории и ожидания еще более вдохновляющих перемен Лиля и Катанян получили летом 1955 года заграничные паспорта и отправились гостить к Арагонам — в Париж. Почти четверть века отделяло это радостное событие от их последней встречи за пределами Советского Союза: после гибели Примакова, а тем более после расстрела Агранова, Лиля стала невыездной.

У Арагонов была уже не только квартира в Париже, но и просторная дача, в которую стараниями и упорством Эльзы превратилась давно переставшая функционировать мельница. С тех пор у дачи и появилось это немудреное имя. Здесь, на Мельнице, Лиля узнала, что в Бюллетене Гарвардского университета по инициативе и с предисловием Романа Якобсона увидел свет теперь уже полный, а не сокращенный, текст — русский, оригинальный — «Письма Татьяне Яковлевой», к тому же не зашифрованный инициалами и позволявший понять, сколько еще белых пятен в биографии Маяковского ждут своего объяснения. Джинна выпустили из бутылки, и никто уже не смог бы остановить его свободный полет.

Наступил февраль 1956 года. Шел Двадцатый партийный съезд, вряд ли хоть кто-нибудь мог предвидеть, каким окажется его финал, но все понимали: что-то будет…

До исторического доклада Хрущева оставалось три дня, когда был реабилитирован вытравленный из памяти читателей, некогда звонкий Сергей Третьяков: среди «гарантов» его невиновности, наряду с Николаем Асеевым, Львом Кассилем, кинорежиссером Григорием Александровым, был и Василий Абгарович Катанян. Еще через два месяца из Верховного суда СССР пришло сообщение о том, что, «как оказалось», Александр Краснощеков тоже ни в чем не был виновен и осужден без всяких оснований. Становилось все очевидней, что хлопоты за восстановление доброго имени оболганных и уничтоженных друзей дают результаты.

Прошел, однако, еще целый год, прежде чем Лилю вызвали в прокуратуру, чтобы вручить ей «справку» о реабилитации Примакова. Одновременно были извлечены из забвения и возвращены истории имена Тухачевского и других военных, разделивших с ним его участь. Портрет Виталия Примакова, уже без всякой утайки, снова занял место в галерее самых дорогих фотографий над письменным столом. Тремя месяцами раньше был реабилитирован брат Василия Катаняна — Иван. Горькое торжество вызывало смешанное чувство облегчения и отчаяния. Официально подтвержденная правота не могла заглушить боль от необозримого числа трагических потерь.

Буквально несколько месяцев, а возможно, даже недель, не дожил до своего освобождения дождавшийся смерти тирана и умерший в лагере (лето 1953) от перенесенных страданий, от болезней и истощения всегда восхищавшийся Лилей Николай Пунин. Невзлюбивший его лагерный начальник издевался над ним с особой изощренностью. Для такого рода людей восстановленная справедливость как нож по сердцу: видя, куда идет дело, этот садист не дал возможности раздражавшему его рабу-интеллигенту выйти из лагеря и снова обрести человеческий облик.