Загадка и магия Лили Брик

Благодаря опять-таки Арагону, Лиля познакомилась в «Куполи» с Ивом Монтаном и Симоной Синьоре. Это знакомство имело особые последствия. Лиля убедила их не отменять запланированные гастроли Монтана в Советском Союзе в знак протеста против подавления венгерского восстания, а приехать и доставить радость тысячам советских людей, десятилетиями живших в условиях культурной блокады. Те, кто стрелял по будапештским повстанцам, в гробу видели песни Монтана, уж их-то он своим протестом никак наказать не мог. А те, для кого ему предстояло петь, относились к советской палаческой акции точно так же, как сам Монтан. Наказанными остались бы они же…

Вероятно, слово Лили сыграло если и не решающую, то все же немалую роль: она обладала магической способностью влиять даже на почти незнакомых людей. Мне посчастливилось быть на том незабываемом концерте Монтана в московском Концертном зале имени Чайковского. Свидетельствую: Лиля, счастливая, восторженная, сидела в одном из первых рядов. В антракте, когда она вышла в фойе, перед ней почтительно расступались, освобождая дорогу. Она шла как истинная виновница торжества, и это показалось мне слегка вызывающим и не слишком уместным. Мог ли я тогда знать, что она — не «как» виновница, а просто виновница этого торжества, что для гордой улыбки, которая не сходила с ее лица, имелись все основания?

Зарубежные гости, особенно французские, охотно посещали квартиру в Спасопесковском — их не смущал ни пятый этаж без лифта, ни теснота. Истинно литературная, истинно интеллигентная атмосфера дома заставляла забывать и о скромности быта, и о любых других неудобствах. Непринужденная обстановка, духовная высота разговора, европейская культура приема гостей, наконец, отсутствие языкового барьера — все это делало дом Лили и Катаняна совершенно непохожим на то, что даже самым почетным гостям предлагалось в Москве официальной программой.

Осенью 1955 года в СССР проходила неделя французского кино, которая стала для москвичей настоящим праздником: уже долгие-долгие годы на советских экранах не шло ничего подобного. В составе представительной делегации французских кинематографистов (вся Москва гонялась тогда за автографами Даниэль Дарье!) были актер Жерар Филип и кинокритик Жорж Садуль, которые привезли Лиле рекомендательное письмо от Эльзы. Само собой разумеется, они были тут же приглашены на ужин. Жерар Филип галантир ухаживал за Лилей, на глазах у всех возвращая ей молодость. Садуль, занимавшийся историей советского кино, расспрашивал о Пудовкине и Кулешове, фильмам которых в его книгах посвящено немало страниц.

Вечер, проведенный у Лили, остался незабываемым для гостей из Парижа еще и потому, что среди приглашенных были Майя Плисецкая, слух о великом таланте которой уже долетел до Парижа, и никому еще не известный молодой композитор Родион Щедрин, после ужина игравший на бриковском «Бехштейне» свои сочинения. Здесь впервые встретились Плисецкая и Щедрин, еще не предвидя, как вскоре снова — и насовсем — сведет их судьба. Здесь же, в квартире в Спасопесковском, Щедрин впервые сыграет клавир своей Первой симфонии, и Лилин восторг будет воспринят самим композитором как важный и добрый знак. Да, она не композитор, не музыкант и не критик, но она умеет открывать таланты и сколько уже их открыла! Не обманулась и в этот раз.

НОВЫЕ ПОТРЯСЕНИЯ

Лето 1958 года принесло двум сестрам неодинаковые подарки. Эльза вляпалась в конфликт, принесший ей множество огорчений. Как говорится, — за что боролась…

Один из крупнейших французских театральных режиссеров (русского происхождения) Андре Барсак готовил на сцене руководимого им театра «Ателье» постановку «Клопа» в ее переводе. Советский Союз не был в то время участником каких-либо многосторонних или двусторонних соглашений по авторскому праву — его вхождение в Женевскую конвенцию по защите авторских прав состоялось лишь в 1973 году. Так что формально у режиссера не было никакой нужды испрашивать чьего-либо разрешения на постановку и следовать чьим-либо указаниям, тем более что произведения Маяковского стали к тому времени так называемым «общим достоянием»: могли издаваться и исполняться без чьего-либо разрешения.