Загадка и магия Лили Брик

Существовал, однако, во Франций еще с 1852 года (существует и сейчас) закон, ограждающий нематериальные, творческие авторские интересы — неприкосновенность текста и духа произведения от позднейших интерпретаторов, нередко искажающих авторскую мысль в угоду своим амбициям и интересам. Право на вмешательство в таком случае по французскому закону имеют люди, которые были связаны с автором личными отношениями, равно как и те, кто своим творчеством подтвердил духовную близость с пим. Письменная поддержка Лили у режиссера имелась, теперь роль надзирателя над процессом работы, равно как и судьи, имеющего право на окончательный и неоспоримый вердикт, взяла на себя Эльза, Она полагала, что для этого у нее есть все основания: она действительно была близким Маяковскому человеком, да и духовно связана с ним уже тем, что перевела множество его произведений на французский язык.

Отношения ее с Барсаком портились меж тем на глазах и были близки к катастрофе. Ей был нужен на парижской сцене тот Маяковский, который вписывался в позиции французской компартии: пламенный трибун революции и советской власти, бичующий тех, кто в поисках мещанского уюта и сытой буржуазной жизни отступил от коммунистических идеалов. А Барсаку был нужен совершенно другой Маяковский — тот, каким он и был в своем бессмертном «Клопе»: обнажившим истинное — тупое и хамское — лицо новой, торжествующей власти, открыто выразившим свое презрение ктем, кто эту власть представляет.

Ситуация накалилась до такой степени, что Барсак отказался от перевода, сделанного Триоле, перевел «Клопа» сам, заручился письменной поддержкой своих московских коллег Юрия Завадского и Валентина Плучека, чьи суждения, вкупе с уже полученным заранее благословением ничего не знавшей об истоках конфликта Лили, дали ему возможность обратиться в Авторское Общество с письменной просьбой оградить его «от преследований мадам Триоле».

«Я сказала Барсаку, — сообщала Эльза сестре, — что он нанес мне вполне официальное и ничем не мотивированное оскорбление, так как я с ним возиться не собиралась и ни в чем и ничем ему препятствовать не буду. И немедленно заболела! То, как от меня люди шарахаются, точно от меня воняет, доведет меня до безумия. Я ничего не выдумываю, это — факт! Подумайте — обращается человек в официальное учреждение с тем, чтобы оно охранило его от моего вмешательства. Ославили меня там так, что мне туда показаться совестно?..

Не знаю, что хуже — верить ли в какую-то чудовищную несправедливость или в то, что все эти люди правы?..»

Что-то все-таки промелькнуло, стало быть, в ее голове, — допустила хотя бы на миг, что — а вдруг?! — «все эти люди, правы». Но только на миг… Стенания по поводу того, что от нее все шарахаются, как от зачумленной, что люди бегут, словно от нее воняет, проходит через всю переписку с сестрой в пятидесятые — шестидесятые годы. И органично соседствуют с восторгами по поводу «нашей партии», в которой она и не состояла, причем даваемые ею оценки и ритористичность суждений резко контрастируют с позицией члена ЦК Арагона, известной нам по множеству документов и свидетельств. Из переписки сестер видно, как набирал обороты ее коммунистический фанатизм.

Лиля же оказывалась при этом в весьма двойственном положении. То, что все эти партийные филиппики — не только сестры, но и кого бы то ни было — стали ей к тому времени совершенно чужды, вполне очевидно. Окончательно «отставленная» от Маяковского, она уже не имела нужды искусственно поддерживать имидж поэта-трибуна («Читайте! Завидуйте!»), целиком предоставив эту почетную миссию Людмиле Владимировне и тем силам, которые избрали неистовую сестрицу своим рупором и щитом. Вступи Лиля, к примеру, по наущению Эльзы, в конфликт с Барсаком, она весьма осложнила бы свои отношения в Москве с теми, чьей дружбой дорожила, чье мнение здесь уважалось и почиталось. «Я ни во что не собираюсь вмешиваться», — со всей категоричностью сообщила она Эльзе. Весьма любопытно: стоны Эльзы — про то, как шарахается от нее «весь Париж», — не нашли в ответных письмах Лили никакого отзвука, несмотря на то что тема Барсака возникала в Эльзиных письмах неоднократно. Лиля благоразумно предпочла остаться вне конфликта.

Успех барсаковского спектакля превзошел все ожидания. Пресса всех направлений, кроме, разумеется, коммунистической, отметила талантливо раскрытый на сцене мудрым Барсаком замысел Маяковского. Совершенно восторженную статью о спектакле написал Юрий Анненков — художник и писатель, имевший все основания считать себя не просто другом, но и духовно близким Маяковскому человеком. Постановка «Клопа» Андре Барсаком в декорациях Андрея Бакста, писал Анненков, «превосходна. Это сатира не на переродившегося коммуниста, а на сам коммунизм, которому не надо было перерождаться, ибо он был таким изначально, по своей природе».