Загадка и магия Лили Брик

Сверху явно была спущена директива предать полному забвению само ее имя. В самом начале семидесятых годов в Политиздате готовилась к выходу книга эссе и стихов Пабло Неруды. Руководство издательства потребовало от составителя и переводчика устранить из текста всякое упоминание имени Лили. Неруда относился к ней с большим пиететом и даже, как помним, посвятил ей стихи. Если бы его уведомили об издательских претензиях, он просто отказался бы издавать свою книгу. Но советские издатели были верны себе: ни о чем уведомлять автора не собирались, а позднейшие протесты их не интересовали: дескать, поезд уже ушел…

Вмешался Симонов. Лишь с его помощью удалось сохранить совершенно невинный, но благожелательный пассаж с упоминанием Лили (попутно удалось отстоять и попавший под цензурные ножницы — и тоже благожелательный — пассаж об Илье Эренбурге). Об этом многие годы спустя рассказала невольная участница конфликта (если вообще очередное хамство партидеологов можно назвать конфликтом), бывшая сотрудница Иностранной комиссии Союза писателей СССР и переводчица с испанского Людмила Синянская.

Близкие пытались, не всегда успешно, оградить Лилю от слухов, которые ползли по чьему-то наущению, один омерзительнее другого. Уже никого не стесняясь и не боясь никакой ответственности, анонимы — из той же компании! — стали ее называть убийцей Маяковского. Все те же люди плели вокруг нее сети интриг, добиваясь прежде всего полной ликвидации каких бы то ни было следов мемориала в Гендриковом переулке. Для Людмилы это стало просто навязчивой идеей, граничившей с сумасшествием, она заваливала Кремль письмами, требуя искоренить в любой форме даже намек на то, что Маяковский имел хоть какое-то отношение к общей с Бриками квартире. Ее ненависть к Лиле приобретала просто клинический характер, но все ее ультиматумы были упакованы в такой идеологический футляр, который заведомо обеспечивал им серьезное к себе отношение на самом верху.

Дом, где завершилась жизнь Маяковского, был полностью реконструирован, все жильцы переселены, среди гигантских залов с мертвыми экспонатами затерялась та крохотная комнатка-пенал, которая еще хранила память о поэте. Создавая этот насквозь фальшивый, монументальный — в классических советских традициях — музей Маяковского, власти все же были готовы оставить и старое музейное помещение (Гендриков переулок), превратив его в публичную библиотеку имени поэта. Даже этот весьма скромный и ничем не посягающий на ее аппетиты проект вызвал гнев Людмилы, решившей по такому случаю обратиться уже на высочайшее имя.

В письме Брежневу (декабрь 1971) Людмила сразу же брала быка зарога: «Мне стали известны источники <…> нездоровых интересов вокруг старого здания музея. <Эти «источники»> надеются растворить коммунистическую поэзию Маяковского в бесчисленных анекдотах о «советской Беатриче», как рекламирует себя Брик, пошлых аморальных разговорах, перечеркивающих светлую память о брате и о народном поэте. Он расплачивается за свою молодую 22-летнюю доверчивость, незнание ловких, столичных женщин, за свою большую, чистую, рожденную в сознании, на берегах Риона (река в Грузии, невдалеке от которой стоит город Багдати, где родился Маяковский. — А. В.), — любовь».

«Никакие мотивы, — продолжала Людмила, — не могут примирить честных советских людей с такой постановкой вопроса. Брики — антисоциальное явление в общественной жизни и быту и могут служить только разлагающим примером, способствовать антисоветской пропаганде в широком плане за рубежом. Здесь за широкой спиной Маяковского свободно протекала свободная «любовь» Л. Брик. Вотто основное, чем характеризуется этот «мемориал». <…> Брики боялись потерять Маяковского. С ним ушла бы слава, возможность жить на широкую ногу, прикрываться политическим авторитетом Маяковского. Вот почему они буквально заставляли Маяковского потратиться на меблированные бри-ковские номера… Сохранение этих номеров вредный шаг в деле воспитания молодежи. Здесь будет паломничество охотников до пикантных деталей обывателя. Волна обывательщины захлестнет мутной волной неопытные группы молодежи, создаст возможность для «леваков» и космополитов организовывать здесь книжные и другие выставки, выступления, доклады, юбилеи <…> предателей и изменников отечественного и зарубежного происхождения. <…> Я категорически, принципиально возражаю против оставления каких-либо следов о поэте и моем брате в старом бриковском доме…»