Загадка «снежного человека». Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах

Через пять лет, уже опираясь на сотрудничество с антропологами и археологами, в частности с Г. А. Бонч-Осмоловским, П. П. Сушкин выступил с новой, последней статьей: «Высокогорные области земного шара и вопрос о прародине первобытного человека» (Сушкин П. П. Высокогорные области Азии и происхождение человека // Природа, 1928, № 3, с. 250–279.). Эта попытка выдающегося русского зоолога-дарвиниста по-новому осветить вопрос о природных условиях превращения обезьяны в человека оставила важный след в истории антропологической науки. В этой работе Сушкин принужден был отказаться от значительной части содержания своих предыдущих двух концепций: неоспоримые данные анатомии и эмбриологии убедили его в происхождении человека от древесной лазающей формы. Но вот что примечательно: отказавшись от важнейшей посылки, он сохранил тезис, что человек сформировался в скалистом ландшафте и суровом климате нагорной Азии. Для примирения этого с тезисом о происхождении человека от древесно-лазающего примата послужила гипотеза о роли своеобразного (дизъюнктивного) характера горообразования в Центральной Азии: довольно быстрое поднятие части земной коры здесь «как на подносе» вознесло на иную абсолютную высоту, следовательно, в иной климат, местную фауну. В этом холодном климате леса исчезли, и третичный предок человека должен был из древесно-лазающего стать скало-лазающим, а затем и прямоходящим существом.

Вглядываясь во все три варианта, мы замечаем, что неизменным в них оставалось одно: человек сформировался в ландшафте и условиях горной Азии; там предок человека выработал прямохождение. Оказывается, это был не вывод, а исходное положение, которое Сушкин снова и снова, опираясь на последние данные естественных наук и смелые гипотезы, пытался удовлетворительно объяснить.

Мы уже знаем, что в руках Сушкина был эмпирический материал, побуждавший его мысль к этим исканиям. Это были разнообразные сведения отечественных ученых о возможном обитании в нагорной и пустынной Азии живых реликтов человекоподобного примата.

Сопоставление дат показывает, что материал окончательно скопился как раз к концу 1914 г., вслед за чем непосредственно и началась с 1915 г. цепь попыток Сушкина построить новую гипотезу о происхождении человека и о его прародине. Правда, огромный опыт ученого требовал, с одной стороны, осторожности по отношению к этим сведениям: все они еще нуждались в проверке, не были подтверждены шкурами или скелетами; поэтому Сушкин не мог позволить себе в лекциях и статьях ссылаться на эти сведения. С другой стороны, их полная независимость друг от друга, как ни были они еще малочисленны, должна была послужить в его научном мышлении важным аргументом в пользу их достоверности. Можно себе представить, что это внутреннее чувство вероятности стало неумолимой силой, заставившей маститого орнитолога снова и снова продумывать допустимость предположения о нагорно-азиатокой прародине человека.

Забегая вперед, скажем, что коренная ошибка Сушкина в этих исканиях, по-видимому, состояла в представлении об этих реликтовых азиатских «диких людях» как остатках прямых предков человека современного физического типа. Но чем дальше развивается антропология, тем больше обнаруживается ископаемых форм, представлявших собою побочные ветви, не ведшие к «очеловечению» и вымиравшие (См. напр.: Бунак В. В. Череп человека и стадии его формирования у ископаемых людей и современных рас. М., 1959, с. 1–284, с илл.). Гипотезы Сушкина оказались искусственными и рухнули, поскольку он не мог мыслить этих азиатских «живых ископаемых» иначе, как в виде прямого звена эволюционной филогенетической цепи, ведущей к человеку. Очевидно, антропология в те годы еще слишком упрощенно стремилась вытягивать в одну линию весь переходный материал между антропоидом и человеком современного физического типа.

Статья Сушкина 1928 г. в известном смысле является эпилогом первого этапа отечественной пауки в вопросе о «снежном человеке». Вторым этапом можно считать происходившие совершенно независимо от всего этого в 20-х и 30-х гг. XX в. наблюдения, и сборы сведений в некоторых горных районах Советской Азии: в Памиро-Алайской системе, в районе Копетдага и др. Однако именно данные, выявленные в эти годы, пока еще как следует не сконцентрированы. К третьему этапу, начавшемуся в 50-х гг., мы обратимся в главе пятой.

В заключение же настоящей главы надлежит остановиться на одном направлении, пожалуй, несколько обособленном от остального рассмотренного научного наследства, но хронологически восходящем еще к этому первому этапу отечественной науки. Однако территориально упомянутое направление выводит нас далеко за пределы нашей родины и ближайших к ней стран и народов.