Загадка «Таблицы Менделеева»

Однако существует иной способ установить точную дату. Для этого потребуется вспомнить завязку известной истории, когда в октябре 1870 года члены РХО А. М. Бутлеров, Н. Н. Зинин, Д. И. Менделеев и А. Н. Энгельгардт выступили с резкой критикой конфликта, возникшего между французскими и немецкими химиками в связи с началом Франко-прусской войны[173]

[174] [175]

. Письмо по этому поводу было написано А. М. Бутлеровым и лишь подписано остальными[176], а затем поддержано в заседании РХО 8 октября. Речь шла о недопустимых для научного сообщества инвективах по адресу французской науки, которые появились почти синхронно в статьях двух немецких химиков: Я. Фольгарда «Основание химии Лавуазье» и А. Кольбе «О состоянии химии во Франции», которые оказались напечатаны в «Journal für Praktische Chemie». Обе статьи стали ответом на неосторожный комплимент А. Вюрца (француза), написанный в 1868 году по поводу гениального А. Лавуазье: «Химия — французская наука». В 1870 году этот комплимент приобрел яркую политическую окраску, и обе статьи в немецком журнале самыми ненаучными способами доказывали обратное, что химия, напротив, — наука немецкая. В нашем же случае интересно другое: существует и ответ Я. Фольгарда русским химикам, напечатанный в том же «Journal für Praktische Chemie»

[177], к которому присоединился и А. Кольбе как редактор журнала. В качестве своего оправдания Я. Фольгард приводит среди прочего то обстоятельство, что его статья была формально напечатана еще до фактического начала Франко-прусской войны и поступила к книгопродавцам в первых числах июля 1870 года, что он доказывает упоминанием даты закрытия номера на обложке (дословно «auf seinem Titelblatt deutlich die Bemerkung aufweist: „Geschlossen am 1. Juli“»).

Здесь мы вынуждены сделать некоторое отступление. Как можно судить по приведенной истории, в то время соперничество между двумя великими нациями порой выплескивалось в совершенно непривычных доселе формах. Как писали русские химики в указанном обращении, «даже в людях точной науки, принадлежащих к нациям, по справедливости считающимся наиболее цивилизованными, могут тускнеть хорошие человеческие чувства, когда страстное возбуждение овладевает их страною»[178]

. Но напряженность эта не возникла внезапно, она нарастала исподволь и постепенно; да и нельзя сказать, что только между французскими и немецкими учеными разгоралось недружелюбие. В Петербурге ситуация была несколько иной, но существование и соревновательность в Петербургской Академии наук двух научно-административных «партий» — русской и немецкой — имело к тому времени за плечами более чем вековую историю, порой возмущаясь до серьезных контроверз. И в будущем именно Менделеев станет одной из жертв этой давней национально окрашенной борьбы: он никогда не будет избран академиком на своей родине[179].

И вот, весной 1869 года, в тот момент, когда борьба немецкой и французской науки, да и обеих наций, стоит почти на пороге войны (она начнется через год с небольшим), Менделеев делает свое открытие Периодического закона. Осознав его подлинное значение для естествознания, русский химик избирает для оповещения научного мира… нет, не немецкий язык, на котором издавалась львиная доля текущей периодики и на родине которого в то время были лучшие лаборатории и самые многочисленные научные силы. А выбирает французский язык, хотя и интернациональный, но не для естественных наук. Если предположить, что Менделеев хотел бы держаться языкового нейтралитета, то скорее выбор бы пал на латынь; но Менделеев избирает именно французский, родной язык не только для Ж. Б. Дюма, но и великого А. Лавуазье, во славу которого уже были сказаны роковые слова А. Вюрца (последний, кстати говоря, в 1873 году будет избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук).