Загадка уральской Мадонны

Проходя мимо него третий раз, я вполголоса сказала:

– Хватит, пора уходить. Это уже выглядит подозрительно.

Но он, кажется, даже не услышал меня.

Мне пришлось повторить эти слова громче, еще и еще раз, пока он наконец не оторвался от созерцания картины. Повернувшись ко мне, он недовольно проговорил:

– Мне нужно еще посмотреть… еще немного… я почти ничего не успел увидеть…

– Потом придешь еще раз. Сейчас пора уходить. Ты же помнишь – мы должны сохранить все в тайне.

Он неохотно подчинился мне, ушел домой и тут же принялся за работу и работал, не отрываясь на еду и сон. Когда я зашла к нему на следующий день, он все еще стоял перед мольбертом, нанося мазок за мазком. Я предлагала ему поесть и отдохнуть, но он не слышал меня, он работал яростно, самозабвенно.

Должна признаться, что за всеми этими хлопотами и волнениями я совсем забыла про Антона. А он заметил, что я переменилась, и тем вечером спросил, что со мной происходит.

– У меня важная и срочная работа, – сказала я, отводя глаза.

– Какая уж такая важная и срочная работа может быть в вашем музее? – переспросил он пренебрежительно.

Я ответила что-то резкое и ушла в другую комнату.

Потом мне стало стыдно – я чувствовала свою вину перед Антоном и пыталась во всем обвинить его. Его равнодушие, невнимательность, черствость.

Когда на третий день я зашла к Мите, он осунулся, потемнел лицом, но все еще самозабвенно работал. На этот раз он сразу заметил меня, оторвался от работы и сказал, что ему нужно еще раз взглянуть на оригинал.

Я взглянула на его копию и пришла в восторг: она была прекрасна, на мой взгляд, ее невозможно было отличить от оригинала.

Но Митя был непреклонен, он повторял, что работа не закончена, что отдать ее в таком виде он не может, а чтобы ее закончить, ему непременно нужно еще раз побывать в музее.

Я согласилась, заставила его отмыться от красок, побриться и снова привела в зал «Мадонны».

На этот раз он провел там всего час, простоял этот час перед картиной, не шевелясь и почти не дыша, потом снова вернулся домой и встал к мольберту.

Когда я зашла к нему на следующий день, Митя спал на матрасе, брошенном на пол, рядом с ним валялась пустая бутылка из-под водки, а на мольберте стояла законченная картина.

Он не только завершил ее, но успел состарить, тщательно нанеся кракелюры – едва заметные трещины красочного слоя, которые оставляет на картинах время, как морщины на женской коже.

Картина была прекрасна.