Загадки истории. Византия

Готский историк VI в. Иордан в книге «О происхождении и деяниях гетов» так описал впечатления остготского короля Атанариха, приглашенного императором Феодосием I Великим (379–395 гг.) в Константинополь, от столицы Византийской империи: «Атанариха, который тогда наследовал Фритигерну, он привлек к себе поднесением ему даров и пригласил его со свойственной ему приветливостью нрава побывать у него в Константинополе. Тот охотно согласился и, войдя в столицу, воскликнул в удивлении: “Ну, вот я и вижу то, о чем часто слыхивал с недоверием!” – разумея под этим славу великого города. И, бросая взоры туда и сюда, он глядел и дивился то местоположению города, то вереницам кораблей, то знаменитым стенам. Когда же он увидел толпы различных народов, подобные пробивающимся со всех сторон волнам, объединенным в общий поток, или выстроившиеся ряды воинов, то он произнес: “Император – это, несомненно, земной бог, и всякий, кто поднимет на него руку, будет сам виноват в пролитии своей же крови”. Был он, таким образом, в превеликом восхищении, а император возвеличил его еще большими почестями».

Как видим, для создания у варваров представления о несокрушимом могуществе империи, ее неограниченном всевластии над миром достаточно было порой лишь предоставить им возможность увидеть мощные высокие стены и роскошные богатые здания Константинополя. Византийцы прекрасно понимали значение такого пышного приема иностранных послов и, вместе с тем, строго дозированного наделения их информацией о столице. Константин VII Багрянородный в «Правилах, как принимать чужих посланников и как отправлять посольства» отмечал: «Приезжающих к нам должно принимать почтенно и великолепно; ибо посланники у всех народов в почтении. Приставленные к ним должны беречься, чтобы не открывать им того, о чем они расспрашивают. Если посланники приехали из самых отдаленных стран, так что между нами и ими есть другие народы: то только показывать им то, что нам угодно

и на столько, на сколько угодно

. Таким же образом должно поступать с посланниками близких к нам народов, которые уступают нам в силе. Но если те народы далеко превосходят нас множеством войска и храбростью, то должно скрывать от них наше богатство и красоту женщин, а показывать им только множество народа, благоустройство оружия, высоту городских стен».

За иностранными посольствами на территории империи осуществлялся строгий контроль. О существовании специальной комиссии по надзору за чужеземными послами упоминает анонимный трактат V–VI вв. «Из политических наук».

Послов обычно встречали на границе империи, где приставляли к ним охрану и соглядатаев, не столько для защиты, сколько для контроля за их передвижением по территории Византии. Следовать в Константинополь они должны были строго определенным путем, останавливаться – в специально предназначенных для этого постоялых дворах. Варварских послов нередко отправляли в столицу империи кружным путем, через труднопроходимые местности, горные перевалы с целью внушить им, как трудно добраться до Константинополя, и, тем самым, отбить охоту выступать в поход с целью его завоевания. В самом царственном городе их селили в специально отведенном для этого особом дворце, откуда они не могли и шагу ступить без разрешения и строгого надзора со стороны византийских властей. Пребывание иностранных послов нередко затягивалось на многие месяцы, превращаясь, по сути, в почетный плен, скрашиваемый церковными богослужениями, играми на ипподроме и торжественными приемами во дворце.

Как о чем-то необычном пишет Прокопий Кесарийский о прибывшем в Константинополь в 547 г. персидском после Исдигусне (персидское имя – Йазд-Гушнасп), который «из всех послов… один не находился под надзором; и сам он, и те варвары, которые следовали за ним в очень большом числе, имели полное право встречаться и беседовать с кем угодно, покупать и продавать, что заблагорассудится, составлять контракты и заниматься торговыми сделками вполне безопасно, как будто в своем собственном городе, причем никто из римлян не сопровождал их и не считал нужным, как бывало прежде, наблюдать за ними». По всей видимости, такое отношение было вызвано заинтересованностью имперского правительства в заключении мирного договора с персами.