«Женщины плавно ходят в высоких башмаках, из-за которых не могут бегать или ходить быстро».
Он же утверждал: «Они выщипывают свои брови с помощью какого-то порошка, а затем, как мне рассказывали, подрисовывают их черной краской».
Помнится, когда-то вечером, глубокой осенью, Барон сидел в доме своего московского друга и смотрел на пляшущий огонь в открытой дверце печи, занимавшей в комнате целый угол. Печь была простая, не облицованная цветными изразцами, как это нередко бывало в русских домах, а выбеленная известью. Снизу она была исчеркана углем изображенными вкривь и вкось домиками, елками, зайчиками, какими-то кругами с торчащими во все стороны усами. Барон не сразу понял, что это солнце. Хозяин объяснил, что так резвились его малые дети, а он не препятствовал им забегать в парадную комнату, по-русски горницу, когда в доме не было гостей. Друзья, оба в то время хотя и молодые, но уже бывалые дипломаты, осторожно обсуждали утренний прием в Кремле. Барону не хотелось выходить из теплой комнаты на промозглые темные осенние улицы, и хозяин вдруг стал рассказывать, как его отец давным-давно, при деде нынешнего царя, выбирал себе жену.
Тогда для великого князя устраивались смотрины. Во все концы страны рассылали гонцов с вестью о том, что к московскому двору призываются невесты. Глашатаи объявляли об этом вслух на площадях. И вот в Москву съезжались несколько сот девиц княжеских и боярских родов. Что в городе творилось, сколько народу прибывало! Ведь при каждой девице были либо родители, либо иные родственники, обязательно и мужчины, и женщины, да еще слуги. Приезд в город стольких гостей приносил тогда немалый доход и монастырям, где размещались те, у кого не было родственников или добрых друзей в Москве, и торговцам, продажи которых оживлялись, и нищим, и ворам, и слугам великого князя, которые, от истопника до постельничьего, охотно брали взятки за все подряд.
Девушек отбирали очень строго. Сначала священник беседовал с сопровождающими, и прямо тут же мог сказать кого-то отослать домой, если ему показалось, что семейство не годится в родственники великому князю, заносчивы, к примеру, или тупы не по чину. Потом те же священники проверяли самих девиц на крепость, твердость и разумность веры. Кто оставался после этого, переходили в руки мамок, нянек и лекарей, которые оценивали наружность девушек, в баню их водили, отсылали назад косых, рябых, с пятнами, или с пороком, которого уже не изменить — понятно, с каким — тех сразу без разговоров отсылали прочь, даже без награды. Когда невест оставалось не более дюжины, их отводили в особый терем, где за ними внимательно наблюдали доверенные мамки. Тут становилось видно, умеет ли девушка себя достойно держать, опрятно ли ест-пьет, умеет ли разговор поддержать или иголку в руки взять, да мало ли что еще, мужчинам этого и не понять. Говорили даже, девиц укладывали на постелях и велели спать, а великий князь, отец жениха, их в щелочку занавески разглядывал. Рядом с кроватями, правда, стояли родственники, так что царь-не царь, а девиц берегли.
А дальше дело было так. Когда царская невеста была выбрана, остальных девиц с сопровождающими, кто хотел, с подарками на приданое дочери отпускали по домам. Девушка дома становилась ценной невестой, все-таки ее сочли достойной показаться при дворе, ну а царицей не все же могли стать. А кто хотел, оставался в Москве, и начинались новые смотрины. Об этом, помнится, еще венецианский посол Марко Фоскарини
писал:«Люди знатные при выходе замуж девушки обычно поступают таким образом: они устраивают многочисленное собрание из девушек всего государства и выбирают себе жен из самых красивых и скромных; и та, которая более всех понравится и придется по сердцу государю, становится его супругой. А затем остальные девушки постепенно встают одна за другой и их выбирают другие князья, вельможи и военные, которые обращают внимание не на высокий или низкий рост, а только на красоту и добродетель».
Так отец и нашел себе жену, закончил рассказ русский друг Барона. Расходиться не хотелось, и хозяин предложил гостю остаться на ночь. Спать его уложили не в парадной гостевой спальне, а за печкой, чтобы иностранцу было интересно. Кровати-то все видели, так пусть попробует приезжий гость истинно русского сладкого сна. Между печью и стеной стояли высокие, почти в рост человека, полати. К ним вела приступочка. На полатях лежали один на другом два толстых тюфяка, набитых сеном, и ощущался слабый аромат сухой травы. Не сразу гость понял, что толстые тюфяки были нужны не для мягкости, а чтобы снизу от печки не слишком припекало, и шел не жар, а приятное тепло.
На вопрос, почему в закутке не было душно, хозяева объяснили, что в печи хорошая тяга, и делай что хочешь около нее, все вытянет, и воздух оставался свежим.