Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев

Правда, некоторым везло, и у них создавалось иное, более благоприятное впечатление о поездке по русской земле. Грек Георгий Перкамот, который однажды выступал в роли посла от великого князя московского Ивана III к герцогу миланскому, в 1486 году сообщал: «Деревни в Московии расположены так близко, что жители ходят друг к другу за огнем».

* * *

Описывая дорогу домой на промежутке между Смоленском и Вильной, в конце декабря 1526 — начале января 1527 года, Герберштейн вспоминал:

«Когда мы двинулись сюда 1 января, то сделался жестокий мороз, и порывистый восточный ветер вихрем крутил и разбрасывал снег, так что от столь сильного и лютого холода, замерзнув, отмирали и отваливались шулята у лошадей и иногда сосцы у собак. Я сам чуть было не лишился носа, да пристав вовремя предупредил меня. Как только мы прибыли в гостиницу, я обнаружил вместо бороды большой ком льда. Пристав спросил, как у меня с носом; я пощупал его, но никакой боли не почувствовал. Пристав настойчиво остерегал меня. Когда же я подошел к огню, чтобы растопить лед на бороде, и тепло пробрало меня, тогда только я почувствовал, что нос болит. Я спросил у пристава:

— Что теперь делать?

Он велел хорошенько растереть снегом кончик носа. Я занимался этим, пока не устал; после этого у меня образовалась на носу корка толщиной с тыльную сторону ножа, под которой он со временем зажил.

Мои люди взяли в Москве молодого петушка, выросшего во взрослого петуха с толстым гребнем; он сидел у нас, по немецкому обычаю, на санях. Он чуть не умер от холода. В гостинице он повесил голову, но слуга сразу же отрезал ему гребень, этим не только спас петуха, но и добился того, что тот, вытянув шею, на удивление нам немедленно принялся петь. Я рассмотрел гребешок: он был весь набит льдом. Мартин Гилиг, портье его королевского величества, испанец, раздобыл в Москве суку, которая только что ощенилась, поэтому ее задние соски были еще полны. Они почернели прямо как черное сукно и отвалились. У Матиаса Целлера два пальца на руке застыли так, что он до самого Кракова не мог согнуть их и пользоваться ими. Он забрался в один крестьянский домик, и его вынесли оттуда насильно, посадили в сани и так увезли. Франц Фицин, сын моей сестры, был уже белый и замерз бы, если бы Мартин Гилиг не взял его с лошади к себе в сани и не укутал в свой волчий мех. У одной из лошадей в упряжке графа от мороза отвалилось несколько кусков от мошонки, как будто отрезали. Нам пришлось подождать здесь один день, так как кое-кто заблудился, и в гостиницу мы явились очень уставшие».

А в середине февраля 1526 года, продолжал Герберштейн, «выехали мы из лесу на равнину перед Брестом, и был в тот день такой жестокий ветер и снегопад, что за метелью не было видно лошадей. Я стал обдумывать способы, как мне укрыться от ветра и стужи, так как понял, что придется заночевать в поле. Поставили сани против ветра, и как только к ним наметало снегу, выкатывали их выше, под образовавшейся таким образом стеной я разместился с кучером и лошадью. Бог миловал, и мы все же добрались до Бреста».

Среди прочего, Герберштейн описал совсем диковинный способ передвижения, принятый у русских зимой, которым ему, к счастью, не пришлось пользоваться:

«Зимой в очень многих местностях Руссии обыкновенно путешествуют на артах. Арты — это нечто вроде деревянной доски шириной в одну косую ладонь и длиной приблизительно в два локтя[19]

, спереди несколько приподнятые, посредине с краю тоже приподнятые настолько, чтобы в промежуток можно было поставить ногу; в этом приподнятом месте есть дырочки, чтобы привязывать ногу. Когда снег затвердевает или покрывается коркой, то за день на них можно проделать большое расстояние. В руках ездок держит небольшое копьецо, которым он управляет и помогает себе, когда спускается с гор или когда ему грозит падение. В тех местах ездят исключительно на таких артах. Говорят также, что у них есть большие собаки, которые таскают сани. Эти вьючные животные у них.очень крупные, и с их помощью можно перевозить тяжести».

Дорожный стол посла

Барон с увлечением читал книгу Герберштейна. Мало кто воспроизводил события так ярко, красочно, таким прекрасным пером. Но Барон знал, что книгу свою Герберштейн писал в старости и явно не смог удержаться от преувеличения тех тягот, которые он с легкостью преодолевал молодым человеком. Жуткие описания ночлегов в снегу не должны заслонять той истины, что подобное могло случиться за многие десятки ночей не более нескольких раз. Ночевки под крышей на сухом ложе описывать не так увлекательно.

Вот, к примеру: