Может быть, от этого к привычному состоянию примешивается давнее чувство, свойственное, наверное, всем узникам, но загнанное им как можно глубже, - ожидание. Ожидание чего-то неведомого. Ощущение сосущей пустоты, словно бы в ненастье где-нибудь на захолустной станции ожидаешь поезда, который почему-то задерживается и неизвестно, придет ли... В слепых стенах, за окованной дверью ожидание растягивалось до бесконечности. Когда это чувство, нарушая запрет, всплывало в одиночной камере, он боролся с ним, беря в руки книгу или закрыв глаза и вызывая родные образы.
Сейчас он приглушит его работой. Через час в коридоре станет совсем темно. Работа прекратится. Он вернется в камеру и потребует у надзирателя проштемпелеванный лист бумаги и перо.
Сегодня - восемнадцатое декабря. Там, у Зоей, последний день нынешнего, проклятого года.
ПИСЬМО Ф. Э. ДЗЕРЖИНСКОГО ЖЕНЕ
18 декабря 1916 г.
Милая Зося моя!
Вот уже пришел последний день и 16-го года, и хотя не видно еще конца войны - однако мы все ближе и ближе ко дню встречи и ко дню радости. Я так уверен в этом... Что даст нам 17-й год, мы не знаем, но знаем, что душевные силы наши сохранятся, а ведь это самое важное. Мне тяжело, что я должен один пережить это время, что нет со мной Ясика, что не вижу его развивающейся жизни, складывающегося характера. Мыслью я с вами, я так уверен, что вернусь, - и тоска моя не дает мне боли. Ясик все растет, скоро ведь уже будет учиться. Пусть только будет здоровым - солнышко наше.
У меня жизнь все та же, кандалы только сняли, чтобы удобнее было работать. Работа не утомляет меня; до сих пор она даже укрепляла и мускулы и нервы. Ядвися приходит ежемесячно, и, таким образом, я не оторван совсем от своих, а о событиях я узнаю из "Правительственного вестника" и "Русского инвалида". Питаюсь в общем достаточно, так что обо мне не надо беспокоиться. Кажется, теперь можно переписываться с родиной [Ф. Э. Дзержинский имеет в виду Варшаву, оккупированную тогда немцами (ред.)], может быть, теперь у тебя есть известия о жизни наших родных...[Ф. Э. Дзержинский имеет в виду деятельность социал-демократической организации в Польше (ред.)] Верно ли, что теперь у них ужасно тяжелая жизнь?..
Твой Феликс
Россия вступала в Новолетие - в 1917 год...
Часть вторая
КРАСНЫЕ БАНТЫ
Глава первая
27 февраля 1917 года
1
Мутно-синее облако накатилось, окутало, начало душить, забивая рот комьями ваты. "Газы! - истошно закричал он. - Газы!.." - "Плявать мы на них хотели - выпить и закусить!" - тряхнул черным чубом есаул и подмигнул сверкающим глазом. "Закусить - енто самый раз", - согласился заряжающий с четвертой гаубицы Петр Кастрюлин и легонько похлопал Путко по щеке:
- Не надо, миленький! Вы успокойтесь, не кричите!..
- Фу-у... - Антон поймал, отвел от лица руку санитарки. - Уже утро?
- Только три пробило.
- Идите, Наденька, прилягте. Я не буду кричать.
- Куда уж тут? Новенькому совсем худо...
Он прислушался. На бывшей Катиной койке стонал штабс-капитан. Скрипел зубами. Бредил.
Антон почувствовал, что проснулся: не полынья в заполненной мучительными видениями дреме, а полное пробуждение. За эти два с половиной лазаретных месяца он отоспался на всю, казалось, будущую жизнь. Никогда прежде не мог позволить себе такого отдохновения. Уже бока саднило от лежания, кожа изнежилась, болезненно чувствовала каждую складку простыни: принцесса на горошине, а не офицер-фронтовик.
Раны на ногах зажили. Он мог уже садиться, даже вставать. Санитарка обхватывала у пояса, подставляла плечо. Антон опирался на девушку тоненькое деревце, как бы не надломилось. Чувствовал ее острое плечо, цепкие, больно схватившие пальцы, ее запах - горьковатый, будто она только что с полынного поля.
Потом ему принесли костыли. Несколько осторожных шагов по палате, натыкаясь и ударяясь об углы. В голове гудело и оранжево лопалось отзвуком того взрыва. Его заваливало, он судорожно хватался, находил Надино плечо или руку Шалого и падал на койку.
Повязки с глаз все не снимали. Тревога нарастала: обманывают? Слеп? Зачем же тогда примочки и компрессы?.. Спросил профессора:
- Когда же?
- Наберитесь терпения, юноша, скоро попробуем.
Недели три назад из коридора донеслась суетня. Потом и в их палате не только Надя, а и еще две санитарки начали мыть, чистить, прибирать, до срока сменили постельное белье и халаты.
- Кого ожидаете? - полюбопытствовал прапорщик Катя. Как раз незадолго перед тем он вычитал в "Биржев-ке", что императрица Александра Федоровна изволила посетить один из лазаретов. "Государыня удостоила принять в лазарете чай, к коему были приглашены находящиеся на излечении офицеры", с вдохновением продекламировал он, пропустив мимо ушей язвительную реплику есаула: "Тебя бы все равно не пригласили - как бы ты на своей драной заднице сидел за столом?"
- Ожидается попечительница лазарета, великая княгиня, - сестра назвала имя.
Катя разволновался. Потом затих в ожидании. Дверь отворилась, зашелестели платья. Попечительницу сопровождала целая свита.