Заговор графа Милорадовича

Выехав из Могилева, царь добровольно захлопнул за собой дверь как бы передвижной тюремной камеры. Царский поезд, лишенный радио и телеграфа, который можно было бы подключать на станциях или к телеграфной линии вдоль железнодорожных путей, не был приспособлен ни для получения оперативной информации, ни для отдачи приказов. Чисто технически он идеально подходил для того, чтобы быть захваченным заговорщиками в пути, как это и намеревались сделать Гучков, Терещенко и Крымов. Характерно, что никто из соратников царя на обратил его внимания на эту техническую особенность в течение всех двух с половиной лет с начала войны, когда царь исколесил на этом поезде пол-России и все фронты. Впрочем, и сам Николай II по своему характеру не склонен был интересоваться срочными новостями и отдавать приказы…

Только к вечеру 28 февраля сопровождавший царя дворцовый комендант генерал В.Н.Воейков на одной из промежуточных станций узнал от местных жандармов о формировании в столице Временного комитета Государственной Думы. О действительном положении дел узнавать было и вовсе неоткуда.

Между тем, железнодорожное начальство, с одной стороны — прекрасно сработавшееся с военными властями с лета 1914 года, а с другой — не забывшее, как оно само организовало всеобщую железнодорожную забастовку в октябре 1905 (был и такой эпизод в истории революции!), заставило царский поезд ехать буквально по кругу: слухи о революционных выступлениях впереди вынуждали менять маршрут.

В 4 часа утра уже 1 марта Воейков узнал, что станция Тосно на пути к Петрограду занята революционными войсками, не намеренными пропустить царя в столицу. Тогда кружным путем эшелон двинулся в другую сторону — через Бологое, Дно и Псков — ближайший пункт, где можно было воспользоваться центром телеграфной связи.

В конце-концов днем 1 марта поезд очутился на вокзале в Пскове — в полной изоляции от внешнего мира и фактически под арестом командующего Северным фронтом генерала Н.В.Рузского, взявшего на себя посредничество для осуществления связи.

Днем 2 марта Рузский вручил царю ультиматум в виде набора телеграмм от всех командующих, начиная с генерала М.В.Алексеева. Требования об отречении царя прислали: командующий Кавказским фронтом, двоюродный дядя царя великий князь Николай Николаевич; Западным — генерал А.Е.Эверт; Юго-Западным — генерал А.А.Брусилов; начальник штаба Румынского фронта (фактически командующий при номинальном командовании румынского короля) генерал В.В.Сахаров; командующий Балтийским флотом адмирал А.И.Непенин. К ним Рузский присовокупил собственное требование (в сентябре 1918 этот злополучный генерал погиб в Пятигорске при массовых расстрелах большевиками заложников «из буржуазии

»).

Только командующий Черноморским флотом адмирал А.В.Колчак воздержался от участия в этой коллективной акции высшего военного руководства, ничем против нее не возразив.

Николай II подчинился, и подписал отречение в пользу сына при регентстве великого князя Михаила Александровича. Только весть, что в Псков едут представители новой власти Гучков и Шульгин, задержала всеобщее распространение этого сообщения.

Несколько часов задержки позволили царю изменить решение, и Гучков с Шульгиным в ночь на 3 марта получили уже отречение и от имени цесаревича Алексея — в пользу великого князя Михаила Александровича. Этим незаконным актом (отречением от имени несовершеннолетнего сына) Николай оставлял последнему свободные руки: если бы Алексей когда-нибудь пожелал царствовать, законное право оставалось за ним. Остается гадать, какую роль сыграл этот фокус Николая в последующей жестокой судьбе царской семьи.

Той же ночью царский эшелон, к которому все на время утратили интерес, двинулся назад в Ставку.

Запись в дневнике Николая II за 2 марта завершается знаменитой фразой: «Кругом измена и трусость, и обман!»

Между тем, из Петрограда вся эта ситуация выглядела совсем по-иному: с первого дня восстания не было никаких вестей о царе, его местонахождении и принятых им решениях. Все это время и столичный гарнизон, и его вожаки не имели никакого решения и их собственной судьбы: новой власти не было, и амнистии им никто не объявлял. Слухи же о таинственных перемещениях царя и о карательных войсках, посланных с фронта и из иных мест, не могли не действовать на нервы всей этой массе людей, прекрасно понимавших собственную беззащитность: весь гарнизон был в состоянии практически перманентной паники.

Бессодержательные приветствия войскам, волнами накатывающимся на Думу, со стороны известных думских деятелей, только подливали масла в огонь.

Революции нужно было защищаться, и она это сделала!