Заговор королевы (Оформление Н. Лазинской)

— Довольно насмехаться, — сказал король, смеясь вместе со всеми. — Кричтон немного печален, естественно, что его утомили сегодняшняя утренняя ссора и его упражнения в бальной зале. Однако же мы уверены, что он не совершенно лишился голоса и подарит нам одну из своих очаровательных круговых песен, которыми он привык оживлять наши ужины.

— Песню! Песню! — повторили гости, смеясь еще громче прежнего.

— Моя сегодняшняя песня нисколько не будет соответствовать вашему пиру, государь, — грустно отвечал Кричтон. — Самые веселые мои мысли покидают меня.

— Ничего, — возразил король, — будь ваша песня мрачна сколь угодно, она все-таки придаст пикантность нашему празднику.

Тогда голосом, не выражавшим ни малейшей склонности к веселью, Кричтон начал рассказ о трех знаменитых оргиях: о пире Атрея и Тиеста, о пире, данном жестоким Домицианом римским патрициям, и о пире, на котором Борджиа приказал отравить Зизима или Джема, сына Магомета II, за триста тысяч дукатов, обещанных ему Баязидом, братом злополучного оттоманского принца. На последнем стихе этой мрачной баллады Генрих воскликнул:

— Слава Богу! Нам нечего бояться подобного окончания нашего праздника. Гости имели бы полное право ужасаться при виде наполненных стаканов, если бы по окончании банкета им предстояло проснуться в Елисейских полях. Вы должны доказать нам противное, кавалер, или мы можем подумать, что наши пиры ужасают вас не менее пиров Борджиа. Вы не откажетесь выпить полный стакан кипрского вина.

— Он не откажет в этом мне, — сказала Маргарита. — Луазель, подайте мне бокал.

Паж принес золотой бокал.

— Наполните его, — сказала Маргарита.

Вино было налито.

— За наш союз! — прошептала она, выпивая вино.

— Пью за ваше здоровье, государыня, — отвечал Кричтон, приподнимая в свою очередь бокал.

Глаза Маргариты были устремлены на него. Она заметно побледнела.

— Что это такое? — вдруг воскликнул Кричтон, ставя на стол бокал, не прикоснувшись к нему губами. — Яд Борджиа проник и сюда.

— Яд? — повторили все приглашенные с изумлением и ужасом, вскакивая с мест.

— Да, яд, — повторил Кричтон. — Посмотрите, красный безоар в этом перстне стал так же бесцветен, как опал. Это вино отравлено.

— Я пила его, — сказала Маргарита задыхающимся голосом. — Ваше робкое сердце обманывает вас.

— Против некоторых ядов существуют противоядия сударыня, — сказал Кричтон строгим голосом. — Нож Паризада был намазан ядом только с одного конца.

— Принесите венецианский стакан! — вскричал Генрих. — Он уничтожит или подтвердит мои подозрения. Клянусь Богом, кавалер Кричтон, вы раскаетесь, если ваше обвинение неосновательно.

— Дайте венецианский стакан, — сказал Кричтон. — Я охотно подвергаюсь последствиям этого испытания.

Стакан был принесен, он имел форму колокола, был легок, прозрачен и самого чистого хрусталя. Кричтон взял его и вылил в него свой бокал.

В течение секунды не было видно никакой перемены. Потом вдруг вино зашумело и запенилось, стакан разлетелся вдребезги.

В эту минуту глаза всех обратились на королеву Наваррскую.

— Займитесь ею, — сказал Генрих, притворяясь равнодушным. — Позовите Мирона, он уж поймет, в чем дело. — И король прошептал несколько слов на ухо де Гальду. — Прекрасные дамы и вы, господа, — продолжал он, обращаясь к гостям, которые казались пораженными ужасом, — это происшествие не должно прерывать нашего празднества. Самсон, ты с этой минуты обязан пробовать все наши вина. Вина! Вина!

Глава восьмая

ШУТ

Бледные, испуганные лица дам свидетельствовали о силе впечатления, произведенного этим событием, и потребовалась вся любезность и все внимание кавалеров, чтобы возвратить им прежнюю веселость. Вскоре разговор оживился и снова стал разнообразнее.

Каждый гость хвастался своей удалью в битвах, своим уменьем управлять лошадью, своим искусством в стрельбе из пистолета, своей ловкостью в поединках на кинжалах или рапирах, одним словом, своим превосходным знанием теории и практики дуэли, что неизбежно должно было привлечь внимание к предстоящей битве Кричтона. Разговор начинал принимать очень оживленный оборот, множество предположений было высказано по поводу положения и имени таинственного противника Кричтона. Дамы были чрезвычайно этим заинтригованы, и сама Эклермонда выказывала явные признаки душевной тревоги, как вдруг, — словно для удовлетворения их желаний, — предмет их разговоров — черная маска — появился у входа в столовую.

Генрих немедленно приказал, чтобы его впустили, затем незнакомца провели к месту, оставленному Маргаритой Валуа, так что он очутился рядом со своим противником. Это положение не было приятно ни тому, ни другому, но было уже поздно исправлять ошибку, и Генрих, смеясь, извинился.