Загубленная любовь

Я хотела написать о гуру Рампа и о том, как духовное озарение изменило для меня всё, но перед тем, как приступить к этому, мне нужно разобраться с тем, что творится прямо сейчас в моей голове. Я сижу у себя, на Кембридж-гарденс, и моя проблема в том, что я чувствую себя в ловушке прожитой мной жизни, и во мне полыхают вопросы, поднятые пост-хиппи, и мне надо решить эти вопросы, прежде чем я смогу двинуться дальше, встать на новый жизненный путь. Скажем так, мне всегда нравилось смотреть на местную молодёжь, она была для меня барометром социальных перемен. Частично потому, что мне кажется, они должны быть очень похожи на Ллойда. Конечно, сейчас всех уже некоторое время очень занимают растафариане. И это очень неплохо, поскольку растафари — это один из множества способов, которым Бог проявляет Себя в этом, нашем мире, и он пролагает путь к Истине для афро-карибских ребят. Среди белой молодежи многим нравятся ритмы регги, и более того, они способны откликнуться на стихи, что указывают пути к разрушению Вавилона. Как сказал один человек, когда в этой музыке меняется ритм, городские стены содрогаются. Я ведь помню блю-бит, музыку тех давних дней, когда и я сама была мифически зверем — «тинейджером», но должна сказать, что регги — это огромный шаг вперёд со времён той, ранней музыки, а не восстановленный протектор шин, на которых катились шестидесятые. Надеюсь, Ллойду нравятся речитативы ди-джеев и «разогревщиков» — ведь это потрясающий саундтрек для времени, в котором мы живём. Другое, что могло бы всерьёз заинтересовать Ллойда — панк-рок, хотя мне он не нравится так, как регги. Панк производит на меня впечатление сверхстильного движения в наиболее массовой стадии его эволюции, а его музыкальные корни идут из шестидесятых, от саунда групп «The Action» и «The Creation». Многие говорили мне, что панк возник неожиданно; но всё, что я точно помню — что весной 1976 года уехала в Штаты на курс лечения от рака, а когда весной 1977 года я вернулась в Лондон, панк-группы были уже повсюду. Многие из них казалась мне весьма интересными, но они могли становиться и вульгарными — так же, как Гаррет на пике улёта от скоростняка.

Вскоре после того, как я впервые переехала к Гарретту (это было в том же году), мы отправились повидаться с друзьями в Эклэм-холл[202]

, это на Портобелло-роуд, ниже Вест-уэй. Я буду называть их друзьями Ронни и Бонни — хотя на самом деле мужская половина в этой паре наркоманов вела вместе с Гарретом дела по торговле наркотиками. Как бы то ни было, Ронни и Бонни хотели сходить на какой-нибудь концерт регги, и мы договорились с ними там встретиться. Как истинные наркоманы, Ронни и Бонни опоздали — лежали дома в отрубе. Мы с Гарреттом стояли в дальнем конце зала, потягивая «Пиле» и глядя на сцену. То, что мы наблюдали, не было обычным музыкальным промоушеном, это было представлено как концерт «Рок против расизма» — а это означало, что хотя здесь и выступала регги группа из топ-листа, на разогреве у них играла панк-рок группа, и аудитория в подавляющем большинстве была белой. На момент нашего приезда, на сцене играла группа политических фанатиков: одна из их песен была о социальном кризисе в Италии, в другой призывалось восстановить троцкистский Четвёртый Интернационал как альтернативу партизанским войнам — а следовательно, более верный путь, ведущий рабочий класс вперед. Что во всём этом было совсем дико — так это не то, что группа, видимо, сама была настоящим рабочим классом, а то, что подростки пританцовывали под их траурную музыку. И сама группа, и их аудитория была субкультурным месивом из панков, скинхедов и рокабилли. Собственно, не было ничего такого, чего я не видела или не слышала раньше, но мне была в новинку сама эта смесь составляющих.