Заклинатель костей

Я обхватываю ладонями его лицо. Заставляю его посмотреть на меня.

– Эсме там не было, – убеждаю его я. – Она спаслась. – Его взгляд становится осмысленным. – Брэм, она спаслась.

Наверняка он понимает, что без костей я не могу узнать, что Эсме спаслась. Но сейчас ему нужна эта ложь, нужна, чтобы уцелеть. Она нужна нам обоим.

Брэм сглатывает. Коротко кивает. И мы оба пускаемся бежать.

Саския домашний учитель

Матушка вне себя.

– Ты хоть понимаешь, насколько это было опасно? – Костяная игла дрожит в ее пальцах. На ее виске пульсирует жилка.

– Не так опасно, как было бы, если бы это попыталась сделать ты, – отрезаю я.

– Саския! – Ее лицо бледно, но на щеках горят два пунцовых пятна. – Почему ты все осложняешь? Неужели ты не можешь хотя бы раз в своей жизни не брыкаться и просто-напросто пойти мне навстречу?

– Полагаю, под движением навстречу ты подразумеваешь беспрекословное подчинение, да? Ты что же, не хочешь, чтобы я думала своей головой?

Она вздыхает и опускается на стул.

– Нет, это не то, что я хотела сказать.

Сколько раз отец садился на мою кровать, утешая меня после моей очередной ссоры с матушкой.

– Это не то, что она хотела сказать, моя птичка, – сказал он как-то раз после того, как она назвала меня тупицей, упертой, как осел. Эти ее слова очень меня оскорбили – ведь она сравнила меня с ослом.

– Но она же это сказала.

– Ну, дело в том, что иногда люди говорят не совсем то, что хотели сказать. Иногда они говорят что-то другое, потому что им слишком страшно сказать правду.

– Да ведь это не имеет смысла, – помотала головой я. – Ты просто пытаешься ее защитить.

Он похлопал меня по лодыжке.

– Пусть это не имеет смысла сейчас, но когда-нибудь это будет иметь смысл. И я пытаюсь защитить не только ее, а вас обеих.

Я сложила руки на груди.

– Значит, когда она назвала меня тупицей и сравнила с ослом, в действительности это означало, что она считает меня очаровательной и умной?

Он захохотал, и уголки моего рта невольно поднялись вверх.

– Не уверен, что сам я употребил бы слово «очаровательная», – сказал отец с лукавым огоньком в глазах, – во всяком случае, не сейчас. Но, возможно, в действительности это означает, что вы с твоей матушкой очень похожи. Представь себе, что ты ведешь спор с самой собой. В таком споре ты всегда окажешься проигравшей.

К концу нашего разговора я начала размягчаться по краям – так начинается процесс таяния льда. Таким был мой отец – он всегда представлял человека в самом выгодном свете и судил людей по их намерениям, а не по ошибкам. Когда он умер, мы с матушкой потеряли не только его, но и то, что нас соединяло.

Я сажусь рядом с ней. Костяная игла по-прежнему зажата в ее кулаке.

– Какова настоящая причина твоего гнева? – мягко спрашиваю я.

Она встречается со мной взглядом, и выражение на ее лице становится мягче. Быть может, сейчас она тоже думает об отце.

– Ты напугала меня, – говорит она. – Я не знала, где ты, и предположила худшее.

Я кладу голову ей на плечо.

– Прости. Мне тоже было страшно. Но я подумала, что мне скорее удастся добыть у Деклана кровь, чем тебе.

– И как же ты это сделала?

Мои щеки вспыхивают, и глаза матушки округляются, как будто выражение моего лица сказало ей больше того, чем ей хотелось бы знать.

Она сжимает мою руку.

– Пожалуй, некоторые вещи лучше не обсуждать.

По крайней мере, тут я с ней согласна.

* * *

Кровь Деклана изменяет все.

Ощущение такое, словно до сегодняшнего дня я пыталась отыскать выход из лабиринта с повязкой на глазах, теперь же она спала, я вижу ясно – и гадание на костях дается мне без усилий. Как нечто хорошо знакомое, как будто я овладела этим искусством много лет назад и мне надо было лишь напомнить, что я гадаю на костях уже давным-давно. Это так же легко, как лечь в теплую ванну.

Но день все тянется, и наблюдение за Декланом быстро теряет свою первоначальную привлекательность и становится скучным.

– Поверить не могу, что ты объявила его моим суженым, – говорю я матушке. Я только что оторвалась от видения, в котором Деклан ел из миски суп, ел еще более неряшливо и некрасиво, чем какой-нибудь двухлетний карапуз. Жидкость текла по его подбородку, стекала на грудь, и он даже не давал себе труда вытирать ее. Но это все равно предпочтительнее, чем лицезреть, как он чешет свой зад – это мне пришлось наблюдать минувшей ночью. – Он просто шут гороховый.

Матушка пропускает мои сетования мимо ушей.

– Почему ты перестала наблюдать за ним?

– Но он же ничего не делает, – говорю я. – Он не сходил с места уже несколько часов.

– Саския, нам необходимо… – Она меняется в лице и, схватив меня за локоть, начинает разглядывать мое плечо.

– Ой, больно! – вскрикиваю я. – Что ты делаешь?

Она отпускает меня и закрывает рот рукой.

Я смотрю на верхнюю часть моей руки. На моей коже проступила едва различимая метка – сетка из переплетающихся миндалевидных овалов, посреди которой красуется круг. Получился затейливый плетеный узор с тремя углами.

– Что это?

– По-моему… – Вид у нее такой, словно ее только что сшибли с ног. – По-моему, это метка мастерства.

Я смеюсь.