Заключенный (ЛП)

Ее кожа мягкая. Я слушаю звук ее дыхания, надеясь, что она уснет, и хочу ее как сумасшедший.

— Спасибо, — шепчет она в темноте.

21 глава

Эбигейл

Я лежу в его объятиях, обдумывая все способы, которыми я смогу сделать ему больно, как только он уснет, и как только я освобожу свои руки. Выцарапать ему глаза, может быть, ударить костяшками пальцев в его трахею. Нет необходимости забить его до смерти, просто отключить будет достаточно для побега.

Поэтому я лежу, слегка прижата его рукой и ногой. Он думает, что может удержать меня. Он не знает насколько маленькой, насколько тихой я могу быть. Так я ютилась в моей крошечной комнате с моей паршивой кошкой, слушая звук кулаков по ту сторону двери. Быть маленькой и тихой — это своеобразная форма оружия. Он никогда не узнает, откуда придется удар. Кондиционер здесь на два режима: охлаждение и выключение. Сейчас включен режим охлаждения, но мне тепло там, где он прикасается ко мне, я чувствую его теплое дыхание на моей шее.

Мои пальцы на ногах как маленькие кубики льда, и я перемещаю свою ногу под его огромную лодыжку, затем прячу вторую ногу туда же.

Он шевелится, притягивая меня ближе к себе, согревая меня, и это ощущается так хорошо, как будто кто-то на этой заброшенной земле говорит: «Позволь мне согреть тебя».

Раньше никто меня никогда не укачивал. Моя мать была либо сильно избита, либо накачана коксом, и большинство ночей она вообще меня не узнавала. Но, наверное, именно так это должно было бы ощущаться. Успокаивающе. Как будто кто-то говорит: «Я здесь».

На долю секунды я представляю, как поддаюсь комфорту его веса и теплоте его рук и ног на моем теле, как это было в лесу, но я не делаю этого — я не глупая. Я держусь настолько жестко и отстраненно, насколько это возможно. За исключением моих пальцев на ногах. Просто он такой теплый.

Интересно, у моей матери было так же? Ненавидеть и желать наркотики одновременно.

Пока это не убило ее.

Может быть, через секунду, а может, через несколько часов, я резко просыпаюсь. Все, что я знаю, — я проигрываю битву со сном. И мои глаза мокрые от слез. Но он по-прежнему обнимает меня, и его сердцебиение спокойное, как солнечный свет, он зажал мои пальцы ног между своими ногами и они, наконец-то, согрелись. Я как будто вертелась. Падала.

Как я могла смягчиться по отношению к Грейсону даже на секунду?

Медленно и осторожно я освобождаюсь от его захвата. Это как реальная версия компьютерной игры Pick Up Sticks, в которой мне нужно переместить мои конечности, одна за другой, абсолютно не побеспокоив его. Я пальцами развязываю лодыжку. Мои ноги слишком жестко приземляются на тонкий ковер. Боль пронизывает голени, взрыв белого в красной полосе моих мыслей. Беги. Убирайся отсюда.

Только руки остаются привязанными тканью к кровати. Ткань натянута, но не настолько сильно, чтобы мешать циркуляции крови. Я сжимаю запястья, чтобы через них циркулировало больше крови, напрягая мускулы, так же, как делала тогда, когда он связывал меня. Таким образом, у меня было бы больше шансов выскользнуть. Сейчас я расслабляюсь, чтобы запястья стали тоньше. Я сильно тяну их, стараясь не дергать, чтобы не разбудить его, но я безумно хочу освободиться. Он оставил достаточно места в узлах, чтобы я не проснулась с синяками, но теперь они у меня будут.

Выкручиваю руки, чтобы выбраться, стараясь не думать о том, как он промыл мой порез. О том, как он нес меня по ручью. О том, что он мог потребовать чего-то намного хуже, чем подрочить ему.

Он как будто следует какому-то своду правил, какой-то извращенной форме чести, которая мне кажется практически милой.

Но я не нахожу его милым. Не могу думать о том, как он выглядит почти уязвимым, спящий в темноте, как опасный принц, ожидающий, что его разбудят поцелуем.

Я наклоняюсь и зубами пытаюсь ослабить узел, потом тяну и кручу еще немного, морщась, так как ткань врезается мне в кожу. Постепенно я освобождаюсь.

Я практически не могу поверить в то, что мои осторожные движения не будят его, но я уверена, что прошлой ночью в тюрьме он не спал, готовясь к побегу. Он участвовал в том бунте. Он нес меня через ручей, и, может, я и маленькая, но не легкая. Затем он провел за рулем несколько часов без остановки. У него был высокий уровень адреналина на протяжении двадцати часов, и все это закончилось всплеском эндорфинов в оргазме. Он спит.

И, наконец, я освобождаюсь.

Я становлюсь на колени на полу, глядя на мои ободранные, опухшие руки, больше не привязанные к кровати. Я жду, что Грейсон распахнет глаза и засмеется свои темным, хриплым смехом и скажет мне, что это была проверка. Но нет. Он по-прежнему спит. И мое сердце сжимается, когда я смотрю, как его грудь поднимается и опускается. Он ужасный человек, но он все еще человек. Это что-то значит для меня. Это должно что-то значить, или я тоже ужасный человек.