Закон Паскаля

Но новая, непривычная жизнь стала неожиданно близка и необходима ей. Ежедневные катания на Орлике, возня в конюшне, после которой от колких былинок горели лицо и щекотало спину, глупые предостережения Сережи насчет мышиных гнезд, чаепитие в курене, возвращение в сумерках в санаторий, сначала через маячащую белыми привидениями стволов рощу, потом по дороге — на красные пятна занавешенных шторами окон — все это уже было милым и необходимым. Она просыпалась теперь по утрам с давно забытым радостным детским чувством грядущего праздника.

Огорчали лишь злобные выпады доярок. Когда встречали на дороге или возле куреня, глядели недобро, кричали вслед: «Дамочка, брюки не порвите, как влезать на лошака будете».

А Василию: «Эй, дед, да как же ты с ней справляешься?»

Особенно отличалась одна — маленькая, крепкая, с неуместно ярко накрашенными губами.

— Ох Надька, ох некультурная, — бормотал Василий, но осадить насмешницу не решался, видно, побаивался, чтоб еще чего похлеще не сказала.

— Чего они так злятся? — спросила как-то Полина.

— Да леший их разберет, — Василий надвинул на глаза ушанку, — такие беспардонные, вульгарщину обожают.

Управившись в конюшне, шли в курень пить чай. В скудно освещенных сенцах на высокой полке, чтоб Пальма не достала, лежали черные куски мяса. Тускло глядела остекленевшими глазами телячья голова.

— Опять корова сабортировала? — деловито спрашивал Сережа.

Полину коробила прямота выражений этого румяного, крепенького, как снегирь, мальчика. Сережа все называл своими именами. Если бы Ленька посмел дома сказать что-либо подобное, наверняка получил бы затрещину, да и не знал ее сын, наверное, и половины лексикона Сережи. Как-то Полина противным тоном классной дамы укорила:

— Сережа, почему ты так грубо выражаешься?

— Где? — удивился Сережа.

— Ну вот сейчас… — замялась Полина.

Сережа только что деловито поинтересовался у Василия:

— Орлик насрал, прибрать сейчас или потом, когда конюшню будем чистить?

— …вот только что, про Орлика… — Полина не решалась повторить.

— Что, насрал? — догадался Сережа. — А как же по-другому-то сказать?

По-другому не выходило. Все неуместно жеманно, смешно, и Полина смирилась, но не только смирилась — поняла, что Сережа яснее и проще нее, а значит, и чище видит окружающий мир, и относится ко всему происходящему в нем как к естественному, правильному и необходимому.

В курене было холодно. Не раздеваясь, Полина и Сережа усаживались на койку, а Василий принимался хлопотать по хозяйству.

Полине не позволял.

Из деревянной самодельной тумбочки доставал пакетик с заваркой, замызганную сахарницу, кулек с мучнистой пастилой, и каждый раз начиналось с обыденного, и каждый раз Полина гадала и не могла угадать, куда приведет разговор, к какой неожиданной и странной истории из жизни Василия.

Но начало одно и то же — Полина предупреждала Сережу:

— Попьешь чаю и пойдешь домой делать уроки.

— Не, — строптиво отвечал Сережа, с необычайной сосредоточенностью колупая ножом край тумбочки.

— Брось! — приказывал Василий.

Сережа тотчас принимался строгать угол подоконника. Его маленькие, обветренные, еще по-детски пухлые руки не могли находиться в бездействии ни минуты.

— Сейчас заберу нож, — грозил Василий, не оставляя хлопот.

Сережа улыбался высокомерно, поворачивался боком, будто защищаясь, и продолжал строгать.

Полине очень нравился этот мальчик. Была в нем взрослая крестьянская степенность: сахару брал только кусочек, откусывал меленько крепкими зубками. От пастилы отказывался упорно:

— Что я, маленький!

Нравилась его любовь к работе, и преданность Василию, и разумное отношение к коню. Полина жалела Орлика, не могла стегать плеткой, помня, что живое, чувствительное. Орлик знал это и с Полиной дурил, упрямился, норовя сбросить, «ехидничал», как говорил Василий. А Сережу он любил и боялся.

Спрыгнув с седла, Сережа спрашивал Василия, сузив жестоко детские ясные и круглые глаза:

— Видал? Видал, как я ему перчику задал, когда понес? Я его плеткой по этим, — взгляд на Полину, запомнил все-таки замечание, — по этим, понял? И вы тоже, — Полине, — как забалует, по… по ним… подстегивайте, а не «тпру… тпру…».

Полина сравнивала его с сыном и трезво отдавала предпочтение Сереже. В нем было то, что больше ума и образованности ценила она в людях. Была в нем жизненная сила, а опытом своим Полина знала: обладающих этой силой, этим сознанием права на радостное существование, на удачу, на законность своего места, а главное, обладающих верой в то, что мир устроен разумно и прекрасно, жизнь благодарит счастливой судьбой.

«Маленький хозяин жизни» — назвала для себя Сережу.

Сын не был таким. Он прилежно учил уроки, слушал магнитофонные записи, ходил в кино, но был вял и физически и умственно. Разговаривать с ним было скучно, и Полина часто подавляла раздражение, общаясь с ним. Хотелось сказать несуразное: «Да выкинь ты что-нибудь! Подерись, влюбись, убеги из дома на БАМ, забрось уроки ради пускай глупого, а лучше полезного увлечения. Но сделай что-нибудь, соверши поступок!»