Закон Паскаля

Но сын приносил хорошие отметки, учителя хвалили его, а когда его спрашивали, кем он хочет стать, отвечал:

— Не знаю. Наверное, как мама, инженером.

— И обязательно младшим, обязательно, — хотелось добавить Полине обидное.

Сережа был другим. Полина верила: не важно, останется ли он в родной деревне или уедет в город, не важно, какую изберет профессию, потому что везде будет хозяином и душа его никогда не огорчится мыслями о невозможном, недоступном, несделанном. В ней, в душе его, не было ни единой трещинки и не будет никогда, а в сыне уже была.

Недавно пожаловалась весело мужу:

— И в кого он такой, ни рыба, ни мясо?

Муж ответил серьезно, не приняв шутки:

— Странно, что ты об этом спрашиваешь, — подчеркнул «ты».

— Не понимаю, — холодно удивилась Полина, — при чем здесь я? Я всегда знаю, чего хочу.

— Вот именно. И не только для себя, но и для всех. Помнишь, как ты покупала бесконечные наборы «конструктора», заставляя его собирать экскаваторы, мосты? Он не хотел, но слушался тебя, потому что ты говорила: будущее за техникой. Тогда он тебе верил.

— Тогда? А теперь не верит?

Борис не ответил.

— Ты хочешь сказать, что он больше не нуждается во мне, в нас?

— Нуждается. Очень нуждается, как никогда. Всю жизнь теперь будет нуждаться, потому что решения должны принимать мы, вернее ты, — любые решения. Он их принимать уже не может. Сломался.

— С чего это он сломался, от каких таких напастей, интересно узнать?

— Я не хотел этого разговора, — Борис отчего-то нервничал.

Полина с удивлением наблюдала, как мотается по комнате.

— Я не хотел этого разговора, я его бежал, — в минуты волнения у него появлялась склонность к старинным оборотам, — я его бежал всегда, потому что велика моя вина и нет ей оправдания.

— Ради бога, — поморщилась Полина, — без этих красивостей, «вина», «сломался», — передразнила насмешливо, — кто его сломал?

— Ты, — выпалил в лицо, — ты со своей волей, с жаждой беспрекословного подчинения, с уверенностью, что лучше всех знаешь, кому как надо жить и что делать. А я, трусливая тряпка, не вмешивался. Э! Да что там говорить, когда я за себя постоять не сумел, — махнул рукой, задел привешенное к люстре изящное и сложное сооружение из проволоки — маленький вечный двигатель, медленно и безостановочно кружащийся в невидимых потоках воздуха. Рыбки, прицепленные к каркасу, затрепетали, и Борис, испугавшись, что испортил дорогую игрушку, осторожным прикосновением успокоил хрупкую конструкцию, вернув ей вновь покой мистически-неостановимого плавного кружения. Глянул на Полину: не рассердилась ли на неловкость, и в этом затравленном взгляде увидела доказательство правоты его слов. То доказательство, что вряд ли нашли бы в долгом семейном споре. Но, подчиняясь правилу своему не оставлять ничего недоговоренным и злому чувству: в его словах был особенный обидный намек, — сказала, подводя черту:

— Насчет того, что за себя постоять не сумел, претензий не принимаю. Я ведь говорила, не держу. По собственному желанию, в любой момент. Даже двухнедельного срока можешь не ждать.

С этим расстались. Поехала в санаторий. По дороге, в машине, вспоминая разговор, морщилась: «Кажется, перебрала. Незачем было напоминать, ведь повинную голову… А, не лезь! — вспыхивала снова злость. — Тоже мне, «не сумел за себя постоять». Так сумел бы. А с Ленькой, кажется, прав. Действительно, просился в биологическую школу, а она и слушать не стала, устроила в математическую, — «будущее за техникой».

Какая глупость. Будущее за теми, кто любит свое дело. Может, еще не поздно. В шестнадцать лет сломаться нельзя, нечему ломаться.

Но чего-то уже не изменить, не поправить. Он не нравится ей, хотела бы другого, но ведь, как выяснилось, и она не нравится сыну. Это подспудное, не осознанное еще им, и оттого особенно саднящее. И здесь опять Надька.

Последний раз пришла с новым мужем, уже третьим: румяный майор был без сожаления оставлен на Украине, потом — так же лихо — оставлен рассудительный начальник главка. С ним Полине было интересно. Смежные области, есть о чем поговорить. Недолго поговорили. Появился психолог с темной холеной бородкой. В общем, неприличие, конечно. Но когда спросила насмешливо:

— Надя, а до скольких раз по советским законам разрешается вступать в брак? — Надька, нахально выпустив дым прямо в лицо, скрывшись за этим дымом, ответила неожиданное. Жестко ответила:

— Кажется, пока не повезет. У нас гуманные законы, и людей, которые из-за неверных понятий о мещанской порядочности, о долге упускают свое счастье, они не карают.

— Ты о чем? О каком таком неверном понятии?

— О давнишнем.

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду, объясни.

— Когда надо что-то объяснять, тогда не надо ничего объяснять, есть такая английская пословица. И потом, анкете твоей это, кажется, повредить не может, а пострадавшие претензий ко мне не имеют.