Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Наконец июльским полднем к дому подъехал возок - привезли Колю с нянькой. Нянька имела вид отталкивающий - с какой-то шишкой на лбу... Он и рад был, что она не собирается оставаться в Устюге, - Евгения Егоровна наняла ее только для того, чтобы отвезти ребенка к отцу.

Да, Николай Васильевич понимал, что отцом ребенка будут считать его, Коля будет Шелгуновым и по отчеству Николаевичем. Но он уже принял на себя Мишу, примет и Колю. Неизвестно, смирится ли с этим Александр Серно-Соловьевич, но, если он действительно сумасшедший, ребенка ему отдавать не следует...

Маленький Коля но только не испугался Николая Васильевича с его мефистофельской бородкой, но пошел к нему на руки легко, словно и в самом деле к отцу. Это был красивый, белокурый и голубоглазый ребенок, и смотрел он так доверчиво и ясно, что Николай Васильевич был тронут.

Он пригласил местного доктора, и доктор нашел, что ребенок вполне здоров. Понизив голос, посоветовал как можно скорее спровадить приезжую няньку: шишка на ее лбу - это наследственный сифилис. Оставалось удивляться, куда глядела Евгения Егоровна и где она откопала эту бабу. Шелгунов поспешил отправить ее обратно в Петербург.

Няньку он нанял в Устюге.

Годовалый Коля ничуть его не стеснял. Замечая, что нянька за день устает, Николай Васильевич сам вечерами купал ребенка и укладывал его спать, помогал няньке стирать и гладить. Думал о странности положения мужчины, у которого есть дома маленький ребенок, а жены нет. «Зачем мне сорок лет, зачем я не красив, зачем нет женщины, которая бы полюбила меня?» - печально сетовал он в письме к Людмиле Петровне. Не ради ее сочувствия написал об этом, но потому, что вдруг остро подумалось о неудачливости своей...

В одном из писем он спросил Людмилу Петровну. «Не имеешь ли вестей о Ларионыче?» Она не ответила. Ответ принесли газеты: бросилось в глаза краткое сообщение, что литератор Михайлов умер в Забайкалье, на Кадаинском прииске. Шелгунов прочел - и сжалось у него сердце. Подумал невольно: если бы Михайлов не взялся напечатать воззвание «К молодому поколению» и после ареста не принял бы все на себя, он не попал бы на каторгу и, быть может, был бы теперь жив... Но тогда он не был бы Михайловым, не был бы тем, кого любили и уважали, революционером по духу, а значит - и по судьбе.

Людмила Петровна, узнав о его смерти, написала Шелгунову, что ее сердце уже «не принимает ничего остро, а больше как-то хронически». Должно быть, она и не надеялась увидеть Михайлова еще когда-нибудь. Написала, что понимает, как тяжела эта скорбная новость Николаю Васильевичу.

Только надежды на будущее помогали ему сохранять бодрость духа. А в настоящем утешало одно: Благосветлов помещал его статьи в «Русском слове» безотказно, из месяца в месяц.

«В моих отношениях к нам столько прочного расположения, столько задушевного уважения, что изменить эти отношения может разве только смерть, да вы сами... писал ему Благосветлов. - Я не испытал десятой доли того, что испытали вы, но я могу понимать, что значат ваши опыты и какая благородная натура должна быть у того, кто в этом водовороте сумеет сохранить полнейшее присутствие светлой мысли и спокойного характера...»

Ну, насчет его характера, якобы спокойного, Благосветлов несколько заблуждался.

Со своей стороны Шелгунов был глубоко признателен ему за неизменную поддержку, за редакторскую смелость. Ведь Благосветлов не колеблясь печатал в журнале такие, например, высказывания Шелгунова: «В последние десять лет мы подняли всевозможные вопросы, переговорили обо всем; в период страстности каждый русский, зарядившись общественными вопросами, носился с ними точно начиненная бомба. А теперь те же бомбы лежат тихохонько по своим углам и ждут, чтобы какая-нибудь посторонняя сила сдвинула их с места».

Благосветлов не дрогнув поместил в журнале его статью «Рабочие ассоциации». В ней Шелгунов открыто заявлял: «При существующем экономическом порядке есть полная возможность жить не работая, на счет труда других, так что общество состоит из членов трудящихся и членов праздных». И дальше в этой статье: «...общество должно, наконец, достигнуть той точки, когда люди, исполняющие наиболее полезный труд, будут играть и первую роль».

В той же книжке журнала, в рубрике «Домашняя летопись», которую теперь вел Шелгунов, напечатаны были такие его слова: «Резкая правда будит; она не убивает энергию, как думают некоторые, а, напротив, возбуждает ее». И еще: «...совершенно бестактно и ошибочно уверять общество, что оно ни в чем не виновато, и усыплять его ожиданием, что вот явится добродетельный гений, который прогонит лиходея и преподнесет обществу, в виде награды за его тысячелетний сон, блюдо жареных рябчиков и целый рог изобилия человеческого благополучия».