Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

У Бога за дверми лежала сокира.(А Бог тойді з Петром ходивПо світу та дива творив.)А кайзак на хирюТа на тяжке лихоЛюбенько та тихоІ вкрав ту сокиру.Та й потяг по дроваВ зелену діброву,Древину вибравши та й цюк!Як вирветься сокира з рук –Пішла по лісу косовиця.Аж страх, аж жаль було дивиться…

Одним-єдине при долиніВ степу край дорогиСтоїть дерево високе,Покинуте Богом.Покинуте сокирою,Огнем непалиме,Шепочеться з долиноюО давній годині.І кайзаки не минаютьДерева святого.На долину заїзжають,Дивуються з йогоІ моляться, і жертвамиДерево благають,

Щоб парости розпустилоУ їх біднім краї.

Перечитав написанное, Тарас улыбнулся и пустил коня вскачь. Хотелось петь — и он запел…

На берегу небольшой речки Карабутак надо было заложить новый Карабутакский форт. Несколько раньше сюда отправили отряд во главе с Карлом Ивановичем Герном, которому и поручалось заложить этот форт. До прибытия сюда экспедиции Бутакова работы уже были в разгаре на высокой скалистой круче над рекой.

Герн стоял на этой круче и наблюдал, как приближается огромный караван. Он не выдержал, сбежал вниз, сел на оседланную лошадь и вместе с несколькими солдатами помчался навстречу.

Подскочив к Бутакову, Шевченко и Макшееву, Герн слез с коня, улыбаясь, всем троим протянул руку. С какой же радостью встретился с ним снова Шевченко — «с единственным человеком во всем безлюдном Оренбургском крае…», как говорил Тарас.

Герн после приветствий обнял Тараса:

— Вот за кого я рад! — промолвил он. — Молодец Бутаков! Выполнил нашу просьбу.

— Так это вы постарались? — перевел свой взгляд поэт на Бутакова.

— Что — я? Весь Оренбург старался!.. Да что об этом говорить. Давайте поднимемся в форт, засядем возле чарки и поговорим обо всех новостях…

У Герна сели за столы, на которых уже были расставлены бутылки и закуска. Неожиданно Карл Иванович обратился к Тарасу:

— Просим нашего поэта прочитать что-нибудь из своих стихов!

Тарас вопросительно посмотрел на Герна, но тот махнул рукой — не бойся, здесь все свои.

Тарас взял чарку.

— Несколько вступительных слов… Когда-то французы посадили дерево свободы… Я не знаю, растет ли оно сейчас, но расти оно должно. Сегодня я тоже видел дерево и тоже воспринял его, как символ непокорности даже самому всевышнему. Кайзахи его называют «джангиз-агач», растет оно под палящим солнцем и постоянным ветром, и ему поклоняются несчастные кайзахи, которые мечтают, что это непокоренное дерево пустит ростки в их крае… Как то дерево во Франции. Здесь оно растет, и там оно растет. И даст плоды свободы — чует мое сердце. Так вот стих об этом дереве. Мне стихи писать запрещено, но слагать их в голове никто не запретил. Итак, слушайте…

І моляться, і жертвамиДерево благають,Щоб парости розпустилоУ їх біднім краї.

— Я предлагаю поднять чарки за деревья свободы по всей земле! — сказал Тарас и выпил чарку.

— Величественный тост! — коротко сказал Бутаков. — За это стоит выпить. Я пью!..

Пообедав. Все начали собираться в дорогу. Карл Иванович подошел к Тарасу, обнял его и похлопал по плечу: «А ты такой же крамольник, как и раньше! Это самое главное», — говорил его восхищенный взгляд. Но в голос Герн сказал совсем другое:

— Прими от меня, Тарас, небольшой подарок — бутылку эстрагона и лимоны. В дороге вспомните… Ну, счастливо, дорогой!

Они снова обнялись…

Недалеко от могилы Достан-батыра к Бутакова примчался всадник — из тех, кто ехал впереди.

— Капитан, там… там… — взволнованно пытался он что-то вымолвить.

— Что там?

— Там… там… наши! Только без голов!

Как будто небо упало на Тараса. Ему показалось, что конь под ним задрожал и побежал боком.

— Где это? — внешне спокойно спросил Бутаков. — Веди меня! — приказал. — А вы подождите, — обернувшись, сказал он Макшееву и Шевченко.

Шевченко наблюдал за Бутаковым взглядом. Метров за триста от них Бутаков остановился. Соскочил с коня. Подошел ближе к чему-то, что лежало там. Туда подъехали солдаты и казаки, окружили то место…

Тарас дернул уздечку коня, но Макшеев мягко попросил его:

— Не надо туда, Тарас Григорьевич! Там ничего интересного для художника нет… Будет сниться… Не надо.

Из толпы вышел Бутаков, ведя коня в поводу.

— Поехали ему навстречу, — сказал Макшеев.

Подъехали к Бутакову.

— Алексей Иванович, что там такое? — тихо спросил Макшеев.

Бутаков молчал. Лицо его было бледным. Наконец он понял, что его спрашивают, поднял голову и сказал: