Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Тарас нормально себя чувствовал на шхуне. Он был окружен в Аральской экспедиции людьми симпатичными и передовыми, относившимися к нему не как к «опасному» политическому ссыльному или бесправному «рядовому» николаевской армии, а как к человеку, заслуживающему и уважения, и сочувствия, и самого искреннего расположения. Никто за ним не следил, не было никаких запретов, он мог писать и рисовать, правда, в основном пейзажи и представителей местной флоры и фауны. А главное, не было муштры, бездушной шагистики, не было унижений и оскорблений. И все же — эта свобода была относительной, хоть не совсем тюрьма, но… тюрьма, из которой никуда не деться. Постоянная тоска одолевала его душу. Тоска по друзьям, по общению, по возможности окунуться в новости культурной жизни, познакомиться с новинками литературы, изобразительного искусства своих собратьев-художников, по музыке и театру. Ну и, конечно, тоска по его Украине, по ее горемычному народу, по ее природе и песням, по его родне — сестрам и братьям, тянущим помещичье ярмо. Эта тоска выливается в стихи:

Мов за подушне, оступилиОце мене на чужиніНудьга і осінь. Боже милий,Де ж заховатися мені?

Що діяти? Уже й гуляюПо цім Аралу; і пишу.Віршую нищечком, грішу.Бог зна колишнії случаїВ душі своїй перебираюТа списую; щоб та печаль

Не перлася, як той москаль,В самотню душу. Лютий злодійВпирається-таки, та й годі.

Катастрофически не хватало книг…

Бутаков прекрасно понимал состояние души Тараса. Однажды, когда тот сидел в глубоком раздумье, он подошел к нему и сказал:

— Тарас Григорьевич, у нас на борту есть три ящика книг. Стихотворений там немного: кроме Лермонтова и Пушкина ничего нет. Но если вас интересуют, например, путешествия по морям земного шара, ботаника или география, — корабельная библиотека к вашим услугам.

И Шевченко, естественно, жадно набросился на книги. Там были сочинения Гумбольдта и знаменитых французских путешественников Араго и Дюмон-Дорвиля, воспоминания Крузенштерна и других. В них рассказывалось о природе далеких материков и островов, о жизни их народов, обычаях и культуре. Ужасная судьба африканских негров, которых продают в рабство в Соединенные Штаты Америки, наиболее его поразила. Никак не мог только простить географу и путешественнику Гумбольдту, который так горячо сочувствовал неграм и другим заокеанским рабам, что он так нерешительно и вяло высказывался против крепостничества в своей Германии, в Австрии и Российской империи, которую он имел возможность хорошо изучить во время своих путешествий по Уралу, Алтаю, каспийскому побережью и по другим уголкам России.

Под влиянием произведений Гумбольдта Тарас заинтересовался ботаникой, и теперь вместе с Вернером собирал растения для гербария экспедиции. Он старательно выкапывал их, пересаживал в горшочки и ухаживал за ними на борту «Константина».

Иногда Тарасу казалось, что, познакомившись с геологией или с исторической географией, он как будто поднялся на высокую гору, с которой увидел необозримую даль.

Как-то они вместе с фельдшером Истоминым попросили Бутакова прочитать им лекцию по астрономии.

Лекция состоялась в первый штильный вечер. Сначала Бутаков подробно рассказал им о солнечной системе. Как зачарованный, слушал Тарас Бутакова. Впервые заглянул он в космос, а когда охрипший от двухчасовой лекции Бутаков умолк, растерянным вышел Тарас на палубу, долго молча курил, смотрел на звезды и вдруг рассмеялся:

— А в библии пишется, что «сотворение света» было шесть тысяч лет тому назад и продолжалось шесть дней…

Долго сидел он так в одиночестве, смотрел на звездное небо, на море, покрытое мглою. Долго курил, кидал за борт окурки и вернулся в каюту, когда все давно спали, так и не додумавши до конца сотни сложных вопросов, что возникли в его голове под влиянием новых знаний…

На остановках для исследований новых географических объектов Тарас съезжал на берег, там в первую очередь искал живописные пейзажи и сразу брался за кисти. Но каждый раз в его распоряжении было только два-три часа. Поэтому он набрасывал лишь контур, намечал тени и сразу брался за краски, чтоб схватить особенности колорита и характерное освещение, оставив все детали на потом.

Таких этюдов уже набралось много. И вот теперь, на борту «Константина», в глубокий солнечный штиль, когда свежий морской воздух переполнял грудь, а море переливалось за бортом блестящим шелком, он дорабатывал, и заканчивал их, и превращал в картины.

И тогда же рождались в душе его стихи. Длинной толпой проходили перед его мысленным взором образы современных и исторических деятелей. Здесь закончил он поэму, в которой с таким сарказмом изобразил старозаветных венценосцев.