Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Но, когда на следующий день Матвеев пересмотрел дело Шевченко, выяснилось, что он уже «зачислен в Оренбургский линейный № 5 батальон, с учреждением за ним строжайшего надзора» и что приказ о зачислении поэта в пятый линейный батальон, расквартированный частично в Орске, частично в соседних крепостях, уже подписан, а копию его повез нарочный в Петербург, в военное министерство.

Такая поспешность очень удивила Матвеева. Он даже послал верхового вслед за нарочным, но фельдъегерь Видлер в то же утро выехал из Оренбурга назад в столицу и взял нарочного в свой тарантас. Посланец Матвеева, едва не загнавши коня, вернулся назад с первой почтовой станции, так и не выполнив приказ полковника…

Вечер. В вечернем воздухе острее ощущаются запахи степной полыни. Спадает жара. Легко стало дышать, и горожане шире раскрывают окна, наслаждаясь вечерней прохладой.

Левицкий с Лазаревским сидят возле окна, пьют чай, переглядывают свежие номера «Современника», «Отечественных записок» и «Северной пчелы» и перебрасываются короткими фразами. Вдруг Лазаревский отложил книги, отодвинул стол и выглянул на улицу. Он сразу заметил вдали среднего роста мужчину в круглой фетровой шляпе и сером плаще. Прохожий шел медленно, иногда даже останавливался, внимательно рассматривая дома.

— Это он! Шевченко! — вдруг выкрикнул Лазаревский и стремительно выбежал из комнаты.

И не успел Левицкий застегнуть воротник своей украинской вышиванки, как Лазаревский уже ввел в комнату Кобзаря.

— Знакомьтесь, дорогой Тарас Григорьевич, это мой земляк и наилучший приятель, Сергей Левицкий. Мы с ним вместе учились в Черниговской гимназии и одновременно окончили университет, только я киевский, а он — харьковский. А теперь служим здесь в пограничной комиссии… Есть у меня здесь и старший брат Федор, — продолжал горячо Лазаревский. Он тоже работает в пограничной комиссии, но не в Оренбурге, а в одной из местных крепостей.

— Не в Орской случайно? — спросил Шевченко, присаживаясь.

— Нет, в Троицкой. А почему вы спросили об Орске?

— Потому, что мне придется служить в Орской крепости. Так, по крайней мере, мне сказал сегодня какой-то полковник.

Приятели тревожно переглянулись. Неужели Матвеев их обманул? А Шевченко говорил дальше, положив шляпу на подоконник и вытирая вспотевшее лицо:

— Вызвал меня сегодня утром и принял как доброго знакомого: подал руку, пригласил присесть и сказал, что думал оставить меня в Оренбурге, но приказ о моем назначении, оказывается, уже подписан и отменить его он не имеет права. Расспрашивал о Петербурге, о Брюллове и Жуковском. Вспомнил Пушкина, который лет пятнадцать тому приезжал сюда собирать материал о Пугачеве. Долго мы с ним разговаривали, и он дал мне на два дня «увольнительную».

Молодые черниговцы снова переглянулись:

— Ну, теперь можно вам признаться, дорогой Тарас Григорьевич, что мы вчера с ним о вас говорили. Это Матвеев. Он очень порядочный и гуманный человек, и, если бы мог… Сейчас пока очень трудно вам как-то помочь, но со временем, я уверен, все как-то устроится… Но что же мы так сидим?! — оживился Лазаревский. — Аксинья! Поставь нам быстренько самовар, — крикнул он служанке. — Да с ледника тяни все, что нам прислали родители. А яичницу жарь на троих.

Друзья радостно расставляли на столе украинские колбасы, сухие охотничьи сосиски, бутылки запеканки и старого меду, сухое киевское варенье…

— Это нам родители прислали, как будто бы знали, какого дорогого гостя придется угощать, — говорил Левицкий, открывая бутылки.

Шевченко разволновала такая теплая встреча и то, что впервые после нестерпимо тяжелого путешествия и отвратительного каземата он наконец снова оказался в уютной комнате, среди земляков, где каждая мелочь напоминает ему о далеком и бесконечно родном. И ему стало неловко за свое недоверие и сухость при первом знакомстве с Лазаревским в казарме.

На столе уже пыхтел самовар, шипела поджаренная колбаса. На огромной сковороде, как цветы одуванчиков, горбатились желтки яичницы. Левицкий разлил по чаркам настоянную на тмине и анисе водку. А рядом домашние настойки и наливки блестели рубином и как будто пахли родным украинским солнцем.

Беседа стала легкой и непринужденной. Нашлись общие знакомые в Киеве и на Черниговщине, которую Шевченко объездил вдоль и поперек. Вскоре Тарасу уже было ясно, что перед ним за люди, и он рассказал им про Кирилло-Мефодиевское братство и о том, в чем его обвинили.

О допросах он рассказывал… В каждом разговоре бывают неожиданные паузы. И вот когда такая минута молчания прервала его течение, Тарас поднялся. Подошел к окну и, глядя на первые звезды, неожиданно заговорил о том, что так ему наболело: