Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

— Э, батенька! — с укором оборвал его генерал. — Уставы пишут для порядка, но каждый из вас нет-нет да и нарушает его. Вам, например, капитан, следует отпуск двадцать восемь дней в году. А кто, как не вы, кроме этого, дважды ездили в Оренбург и каждый раз на десять дней, и я вам и слова тогда не сказал, потому что, как говорят, не за каждую вину палкой по спине. А вы, майор, просили меня помочь вам, когда ставили себе дом. Тридцать солдат бесплатно работали на вашей стройке полтора месяца: они и стены вам возвели, и стропила, и крышу, и печи сложили — все. Даже в праздники работали, — поднял палец генерал. — И это за счет строевых занятий, которые тем же уставом ничем не разрешается заменять. И я тоже на все это смотрел сквозь пальцы. А здесь же дело совсем особенное. Я серьезно говорю, что от такого тихенького может родиться и политический бунт. Представьте себе, что снова восстанут киргизы, как было десять лет назад. И вот подступят они под Орск, а он солдатам головы накрутит, что в киргизов нет крепостных, и они сдуру перекинутся к бунтовщикам. Как вы тогда запоете? Вот почему советую вам не спорить. Завтра же утром я подпишу приказ, потому что решил оберегать и вашу, и свою безопасность, изолировав его своевременно от нашей «серой скотинки», — решительно завершил генерал и поднялся, давая понять, что решение его окончательное.

Выходя в гостиную, он еще на минутку задержался на пороге и добавил:

— И в строю советую вам, господа, быть с ним деликатней. Не надо перед солдатами делать из него мученика за волю.

В гостях у генерала офицеры всегда чувствовали себя стесненными: пьянствовать они любили без меры и, выпивши, начинали петь либо танцевать, но присутствие Лидии Андреевны, столичной дамы из высшего света, мешало им. Для порядка они попросили ее сыграть на рояле, а пока она играла, скучали, делая вид, как будто внимательно слушают, вместе поаплодировав ей, и буквально не знали, что дальше делать.

— Эх! — вздохнул вдруг рудой поручик из другой роты. — Стоял я в том году в Нижнем Новгороде. Во время ярмарки шла там сумасшедшая гульня. И цыгане, и комедия, и по ресторанам каждый день пьянка. Был там один прапорщик. Нот он не знал и голос имел прекраснейший, но как же он пел хохлацкие песни! Просто за сердце брало, до слез доводил. Слушал я его часами.

— И наш Тарас Григорьевич тоже поет малороссийские песни, — вбросил Фишер, мгновенно сообразив, что в интересах Шевченко произвести на офицеров наилучшее впечатление. — Попросите его. Он чудесно поет.

Но Тарас наотрез отказался…

На другой день после обеда, только Шевченко вошел в казарму, дневальный крикнул ему с глубины:

— Эй, Шевченко! Марш в канцелярию! Писарь Лаврентьев зовет. Бегом!

Такие вызовы вообще ничего хорошего не предвещали: либо гауптвахту, либо внеочередной наряд, либо что-то в таком же духе. Но Лаврентьев встретил его приветливо.

— Магарыч с тебя, служивый, потому что такой есть приказ, чтоб тебя перевести на вольную квартиру, только с ежедневным выходом на строевую муштру и на все другие ротные занятия. Так что собирай свое барахло, бери сухой паек и топай в слободку. Хлеб будешь получать ежедневно перед муштрой.

Шевченко аж перекрестился от радости и чуть не бросился на шею Лаврентьеву. Тот улыбнулся и спросил:

— Куда же теперь пойдешь? Давай ко мне! Хата в меня одна из наилучших. Баба, теща то есть, зимой умерла. Будешь жить в ее комнате. Теплая она, чистая и клопов нет. Гляди, с собою казарменных не принеси. Жена моя за клопов и тебя, и меня со света сживет. Твоя она землячка — хохлушка, полтавская галушка, поэтому и в хате у меня чисто, как у самого генерала.

— Сколько возьмешь? — заранее спросил Шевченко, потому что деньги его заканчивались.

— Люди рубль за месяц берут, а я тебя так пущу, если ты действительно моих ребятишек Васька и Степку грамоте и считать научишь, а потом и всем другим школьным наукам.

— Согласен, — обрадовался Шевченко и поспешил в казарму за вещами.

В тот день он никак не мог успокоиться. Мешков неожиданно отпустил его из «словесности» устроиться на новом месте. Шевченко одолжил у хозяйки косу, накосил себе травы на сенник, на простой, нестроганый стол выложил из чемодана книжки Шиллера, которые чудом уцелели от жадных очей Козловского и Белобровова, но своих стихов не достал из-за голенища, потому что и на частной квартире за ним тоже будут наблюдать и в любое время дня и ночи могут сделать неожиданный обыск, а эти «захалявные» книжечки были ему дороже жизни.

До вечера сено на солнце высохло. Он набил им сенник и маленькую подушку, покрыл постель серым солдатским одеялом, повесил шинель на гвоздь и сел на табуретку, с наслаждением прислушиваясь к тишине и вдыхая чистый воздух опрятного человеческого жилища. В комнате едва заметно пахло сухим зельем, пучки которого были развешаны по стенам.