Зал ожидания. Книга 3. Изгнание

Но то, что молодой Царнке, «почти ариец» и официальное лицо, общался с отцом-«неарийцем», вызывало неудовольствие у властей «третьей империи», и Роберт Царнке объяснил отцу, что, когда он выступает, тот не должен показываться в Моабите. Но Юлиан Царнке был глух на это ухо, он любил свой Моабит, он не мог существовать без него. Начались ссоры между отцом и сыном. Тупица-сын все сильнее приставал к талантливому отцу, настаивая, чтобы тот перестал бывать в судебных залах, где на него косятся. Царнке-отец был мудрый человек, он, этот крупный адвокат, глубоко заглянул в пучину человеческой глупости, честолюбие сына было ему понятно, и, отрекись от него Роберт из карьеристских побуждений, он бы с этим примирился; но сын отрицал отца сверх всякой необходимости, он хотел спрятать его, скрыть от глаз общественности, загнать на задворки. Общение между отцом и сыном потеряло всякий смысл, Юлиан Царнке счел разумным покинуть Берлин.

И вот Царнке живет в Париже, если судить по внешности, неплохо, так как он успел вовремя спасти часть своего состояния. Старик делал вид, что чувствует себя хорошо. Но счастливыми ни отец, ни сын не были. Молодой Царнке понимал, что деятельность адвоката ему не по плечу, помощь отца нужна была ему до зарезу. Юлиан Царнке был лишен возможности показать, как искусно он измышляет юридические уловки, как умело обрабатывает судей и стороны, он тосковал по Берлину, по своему Моабиту.

Дело «Парижских новостей» было ему по душе. Здесь можно было содействовать победе стороны, нарушившей букву закона во имя морального права; помочь симпатичным людям в борьбе против мошенника и подлеца; а главное, ему понравился этот молодой человек, этот Петер Дюлькен, с его свободным, не затемненным сентиментальностью восприятием реальной жизни.

– А если Гингольд не примет ультиматума и прихлопнет «ПН»? – с интересом спросил Царнке.

– Тогда надо попытаться выпускать собственную газету, – сказал, покряхтывая, Пфейфер; Царнке не понял, объясняется ли это кряхтение астмой или страхом перед трудной задачей.

– Не очень-то это приятно – такая распря среди эмиграции, – размышлял вслух Царнке. – Пожива для нацистов. Да и дорогое удовольствие.

– У Гингольда – средства производства, у нас – рабочая сила, – уныло сказал Бергер.

– Стало быть, надо отнять у него средства производства, – деловито и дерзко подытожил Петер Дюлькен. Он тоже встал и принялся бегать из угла в угол, неуклюжий, отбрасывая назад непослушную прядь волос, ожесточенно размышляя.

– Отличная идея, – рассмеялся Бергер. – Надо только отнять у Гитлера «третью империю», и национал-социализму будет конец.

– Вот как я мыслю себе это, – стал объяснять свой план Пит, игнорируя ироническое замечание Бергера. – Мы будем издавать газету на собственный счет под слегка измененным названием. Список подписчиков у нас есть. Редлих или Глюксман отпечатают его нам на машинке. Типографии совершенно безразлично, за чей счет печатается газета, лишь бы заказчик платил. Подписчикам она будет доставляться по-прежнему; их ничуть не беспокоит, кто издает газету – консорциум «Добрая надежда» или другое акционерное общество. Наши новые «ПН», или «ПП», или как бы мы их ни назвали, после двух номеров будут так твердо держаться в седле, что никто и не вспомнит, как они назывались раньше.

Бергер и Пфейфер иронически усмехались. Советник юстиции был известен как человек практики, не уносящийся в облака, и оба они ждали, что он здорово отделает Пита и его нелепый проект. Но Царнке только сказал:

– Это было бы смелым маневром. – Он остановился перед Питом и задумчиво посмотрел ему в глаза, машинально поглаживая густые черные усы. И вдруг улыбнулся и начал рассказывать один из своих анекдотов: – Однажды в Черновицах старый еврей с длинной белой бородой подошел к театральной кассе. Он закрыл рукой бороду и сказал: «Дайте мне студенческий билет».

– И что же? – с интересом спросил Пфейфер.

– И получил его, – ответил Царнке.

Все рассмеялись.

– Главное, – сказал Царнке, – где вы возьмете деньги?

– Немного денег я смогу дать, – сказал после непродолжительного раздумья Пит. – Есть человек, интересующийся рукописью партитуры Генделя. За нее можно получить монету. Мне придется довольствоваться для моей работы фотоснимками. Другие же пользуются ими.

Пфейфер и Бергер дружелюбно и взволнованно смотрели на Пита. Они часто потешались над его страстью, но знали, что пожертвовать рукописью Генделя будет ему стоить великих мук. Советнику юстиции с самого начала понравилась свободная, хладнокровно-энергичная натура Петера Дюлькена, его прямодушие, сочетающееся с хитростью. Самоотверженность Петера Дюлькена окончательно покорила Царнке.

– Я тоже постараюсь достать денег, – пообещал он.

– Не хочешь ли еще чашку кофе? – энергично вмешалась кузина, до сих пор молча и внимательно слушавшая.