Залив белого призрака

— Замерзают, только не сразу. Они льются горячим источником из-под земли. Самая длинная река в Антарктиде с вулкана бежит километров тридцать, пока в лёд превратится.

— А эта — как думаешь — длинная?

— Может быть километра два-три? Вода ещё теплая, пар идёт… Тихо.

— Пойдём? Молодой, мы втроём — Змей Горыныч о трёх головах, — помнишь? Мы — одно целое. Фонариком светить только под ноги, чтобы блеска не было.

Трое поднялись и сделали первый шаг. Ноги разъезжались по наледи. Они шли на шести ногах, роняя и поднимая друг друга. Понимая друг друга.

В царстве мёртвых

Через полчаса хода все взмокли, напряжение было адским.

— Как в царстве мёртвых, — прошептал геолог, желая показать бодрость духа, — подземелье, река, сейчас черепа с потолка посыплются…

— Ой, ма — за шиворот! — вскрикнул замыкающий.

— Тсс! — обернулся старший.

Чемпион увидел яркую молнию над впереди идущими. Купол лопнул дневным светом и стал падать.

— Ложись! — заорал он. Белая волна снега расплющила Горбача в крест, навалилась сугробом, двигалась на край эстакады, мгновенно, как дикий зверь, проглотив командира и стремясь унести его в воду.

— Держи Горбача, геолог! — крикнул чемпион, упираясь ногами и натянув фал на кулак. Тело его выгнулось, как упругий лук перед выстрелом. Было слышно, как захрустели косточки по хребту и плечам. Шапка сдвинулась на глаза, мешая ему видеть. Чемпион мотнул головой, бодая пустой воздух, шапка упала под ноги, а глаза вспыхнули. — Держи!

Геолог рванул на себя, заваливаясь на бок, падая на одно колено, высоко вздёрнув руки, которые мелькали пропеллером, выдергивая командира из-под снежной лавины. Горбач махал конечностями, пытаясь уцепиться или поймать опору, и был уже мухой над чёрной бездной. Раздался тяжёлый плеск — снег рассыпался по воде. Свет! Снежинки кружили в воздухе, наполняя пространство. Темнота над головой лопнула, приоткрыв небо и дневной свет, воздух вдруг перестал пахнуть сероводородом, наполняясь морозом и сыростью. Воля и свет! Хотелось хватать эту кашу воды и ветра, запихивать в рот и глотать рваным облаком, дышать и не задохнуться. Так захотелось жить…

— Держа-ать!.. ать-перемать! — Кричали чемпион и геолог одновременно, дыша, как два паровоза. Стало жарко и холодно. Они тянули ледяной фал, мокрый и жёсткий. Горбач висел смятой грушей и тянул их вниз. Первым поехал по ледяной корке геолог и закричал Чемпиону:

— Я удержусь! Удержусь… держусь! — он висел на фале, успев намотать два шлага на торчащий вертикально металл — это оказался немецкий автомат шмайсер, стволом в какую-то щель. Рассматривать было некогда, страховка держала, командир висел над водой, чемпион тянул вверх обоих. Медленно. Очень медленно.

Геолог понял, что время уходит. Глаза его вылезли из орбит и увидели камень эстакады так ярко, будто был день, и сверкало солнце. Глаза были залиты солнцем. Напряжение было таким, что фал врезался в кожу, и она лопнула, как бумага, оголив красное тело мышц. Стало горячо-горячо. Из глаз потекла кровь. Но этого времени оказалось достаточно — он увидел опору для ног, сначала для левой, потом — для правой. Схватился за шмайсер, ладонь мигом примерзла к металлу или стала металлом. Высоко над головой была дырка в небо, ветер в этой дыре хлопал, как хлопает на ветру парус, и пищал, как пищит мачта, ломаясь и улетая с разорванным парусом. Небо опускалось и поднималось, опускалось и поднималось.

Пульс колотился, как поезд по стыкам стальных рельс. Очень хотелось в небо. Казалось, оно спасёт. Казалось, чем выше, тем безопаснее, лучше, чем рядом с водой, бешено бьющей по скальному берегу. Звуки множились эхом, камнепадом и водопадом. Шептали, роптали, гремели, стихали… Бегучие струи терлись о камень, слизывали песчинки и гладили, шурша крупицами льдинок. Струи бежали мимо, камень врастал в лёд, песчинки тонули в воде… Звуки плескались и били по нервам. Волна обвивала змеей и тянула вглубь. Глупо! Глупо утонуть рядом с берегом! Тело хотело жить. Сознание хотело смеяться. Страх коченел от холода, скрипел зубами, шептал задрожавшей челюстью: «Что? Смешно умирать под причалом, как мусор у печки! Смешно? А ты не увидишь смерти… Не бойся… Не успеешь понять… Сознание — не увидит… Рождаются криком, а умирают тихо…». Молодой вмерзал в лёд, без мыслей и без сознания — он стал вбитым в стену гвоздём, и застыл — гвоздём. Он был гвоздём… Завис над холодной бездной. Время уходит…

— Гвоздь! Гвоздь! Ты живой? Очнись, очнись, друг. Ты мне нужен… — Сознание возвращалось и опять насмехалось над молодым, он плохо понимал и плохо видел. Чемпион нависал над ним и дышал ему в рот, брызгал слюной и горячим шепотом: — Очнись! Мне одному вас не вытянуть… Молодой! Посмотри на меня! — Чемпион схватил горсть скрипучего снега и стал растирать ему лицо, раздирая в кровь… — Глотни, глотни снега! Гад!., ничего не бывает вкуснее… снег… это небо, циркач! Смотри! Ничего нет вкуснее… Гадёныш, ты, а не Горыныч… Циркачёнок мой, съешь снега, прошу…