Заметки провинциального доктора

И наконец, главная наша боль — детская смертность. Пока цифры не публиковались, мы все думали, что здесь у нас полный порядок, но теперь выяснилось, что детей до года мы теряем в пять раз чаще, чем в Японии, в 2,5 раза чаще, чем в США, Англии, ФРГ. И что дети в нашей стране умирают чаще, чем в пятидесяти странах мира.

И это при том, что в статистике детской смертности у нас есть заведомое лукавство. Так, новорожденным мы считаем ребенка, начиная с 28 недель, а в большинстве стран с 22 недель. Правда, более показателен вес, у нас новорожденным считается младенец больше 1000 граммов, меньше — выкидыш, выхаживать его, разумеется, положено, но в статистику детской смертности он не идет, во всем же мире новорожденным считается младенец свыше пятисот граммов.

И это при том, что мы договорились об относительности цифр. Мой друг много лет проработал педиатром в одной южной республике, он уверяет, что там в лучшем случае показывают только треть смертей. Причем методы сокрытия столь хитры и требуют такого изощренного ума, что если б направить этот ум на лечение детей, мы выглядели бы несколько лучше.

Поэтому никого не нужно уговаривать в необходимости реформы, всякий понимает, что больше с такой медициной жить невозможно.

Какие надежды были полтора года назад!

Участковый врач, если будет хорошо лечить и, следовательно, если пациенты будут им довольны, станет независимым и будет получать ну уж очень много — рублей, что ли, пятьсот. Сколько часов он будет находиться на участке и сколько в кабинете — его дело.

Конечно, тот распад нравственности, который наблюдается в нашем обществе, не мог не коснуться и медиков. К примеру, когда я начинал работать, хорошим тоном считалось называть больных по имени-отчеству, на каждом вызове мыть руки, жалеть и щадить больных и постоянно помнить о заповеди «не повреди!»; дурным же тоном считалось заискивать перед нужными людьми и даже перед начальством, думать не о больном, не о себе, а о прокуроре, произносить фразу «нечего их жалеть, они нас не жалеют», — да тогда еще не было разделения на «мы» и «они».

Отношение к больному сейчас стало менее милосердным, а попросту говоря, стало более жестоким. То доктор возьмет, да и резанет онкобольному правду-матку (ну, чем именно тот болен). А то, вместо того, чтобы ввести лекарство в вену («пустить по жилам»), нарочно введет в ягодицу, зная, что это больно и что лекарство долго не рассосется. На вопрос, не жалко ли больного, он ответит: а они как к нам! Да, это новинка последнего десятилетия: «мы» и «они», как бы две враждебные силы.

И на этом фоне особенно выделяются врачи настоящие, то есть добрые, милосердные и знающие.

Но рядовой житель не может идти именно к ним, потому что он лишен права выбора. И реформа как раз обещает, что это ненормальное, даже противоестественное положение будет исправлено.

И мы, придурки со «скорой», тоже надеялись, что плата за наш труд (качественный, разумеется) будет такова, что человеку не нужно будет молотить на полторы ставки (десять суток в месяц), он сумеет выжить и на ставку, и он будет выходить на работу отдохнувшим, а не раздраженным, принимающим каждый вызов как личную обиду.

Да, наивные надежды имели место, это уж конечно, но они довольно резво улетучились. Потому что оказалось, что не всякая реформа — благо, но лишь разумная.

Прежде всего, мне кажется, неудачно был выбран полигон для эксперимента. Сказалось наше привычное желание все решить сразу, одним махом, практически без примерки, ну, и разумеется никуда не ушла наша гигантомания: если экспериментировать, то сразу на многомиллионном городе. А почему? Кемерово выбран, на мой взгляд, правильно. А Ленинград — нет. Потому что нарушен главный принцип эксперимента — от малого к большому. Каждому известно, как экспериментируют на кроликах: сначала кроликов мало, потом их больше, еще больше. Думаю, на людях так же следовало экспериментировать: взять небольшой город (к примеру, Псков), посмотреть, во что выливается эксперимент, и лишь потом, в случае удачи, перенести его на большой город. То, что сейчас называется реформой ленинградского здравоохранения, мне представляется очередной мистификацией. Я думаю, что наши начальники пытаются залатать тришкин кафтан и выдать его при этом за новый модный костюм. Я так думаю потому, что принцип, положенный в основу реформы, не кажется разумным. А кажется мне этот принцип — хозрасчет при бесплатной и нищей медицине — ханжеским.

К тому же не следует называть реформой стремление навести хотя бы элементарный порядок.

Если, к примеру, человека положили в больницу в пятницу, и он два дня мается, ожидая понедельника, когда ему назначат обследование и лечение, то это безобразие и перевод денег налогоплательщиков.

Если, как мы видели, поликлиника открывается в восемь, а толпа собирается в шесть, чтоб раздобыть номерок к специалисту — это тоже безобразие.