Заметки провинциального доктора

А то дали указание везти роженицу в Пушкин, а там не берут — что-то наш диспетчер напутала с резус-фактором, и в Пушкине сказали, чтоб я ехал в роддом на Петра Лаврова. Роженица, понятно, недовольна, как ни крути, хоть у нее и первые роды, хоть и довезу я ее нормально, но ведь она же не колабашка, чтоб с трех часов ночи возить ее из одного города в другой, а из другого в третий. Было время белых ночей, и виден был уже собор Растрелли, и когда мы проезжали мимо Смольного, женщина зло сказала: вы остановите машину, я прямо на этой площади и рожу. Я отговорил ее простым соображением: во-первых, роддом рядом, а во-вторых, и это главное, на площади непременно стоит милиционер, и он не позволит хулиганить.

Да, положение с роддомами незамечательное. Да и как быть ему замечательным, если в стране не хватает 30 тысяч коек в роддомах. И что требовать от провинциальной больнички, если в столице, по словам Е. И. Чазова, из тридцати трех роддомов санитарным нормам отвечают лишь двенадцать.

И надо сказать, мы помаленьку ко всему привыкли. Мы перестали удивляться грязи в отделениях (иногда клопам и тараканам, или даже крысам, которые, по недавнему сообщению газеты, чуть было не загрызли младенца в каком-то южном роддоме), но люди неопытные всему этому изумляются.

Недавно к нам на станцию зашли две женщины — они посетили замечательные дворцы и парки, и у одной из них заболела голова. Одна женщина говорила, другая молчала. Доктор, который был в диспетчерской, поставил чемодан на стол, достал тонометр, и уже собрался измерить давление, как вдруг та женщина, что все время молчала, подняла клеенку, ткнула пальцем в нечистый стол и как затараторит по-английски. А первая, говоруха, достала из сумочки маленький фотоаппарат и ну им щелкать все подряд: и эту клеенку, и наши сумки, и стены, и кушетки. Мы обомлели: то есть шпионки. Предложение померить давление женщина сразу отмела: нет-нет, только не это. Так и не доверила нам свое здоровье.

А мы долго рассуждали: ну, шпионки — не шпионки, а напечатают снимки, и нам будет на орехи — зачем дозволили снимать. Но потом успокоили себя простым соображением: а чего там, мы не хуже других станций, а многих так даже и получше.

Сейчас бытует такое мнение, что у нас некому лечить, негде лечить и нечем лечить.

Вот, к примеру, «нечем лечить». Зайдите в аптеку — лекарств полно. И в больничной аптеке тоже полно. Здесь только одна подробность: плоховато именно с теми лекарствами, которые нужны вот в этот момент и вот этому человеку. Нет, глюкоза там или магнезия есть. Но по стране заявки на важнейшие средства — сердечно-сосудистые препараты и антибиотики — удовлетворяются лишь на 40–60 процентов. Впрочем, для перечисления того, что у нас в дефиците, лучше всего дать слово нашему министру. «Острый дефицит сохраняется в снабжении наиболее эффективными антибиотиками, противотуберкулезными препаратами, препаратами для лечения злокачественных заболеваний, рентгеноконтрастными веществами, лекарственными формами для детей и так далее. Низко качество инсулина, некоторых вакцин».

Так обстоят дела с лекарствами в целом по стране. Но мы понимаем, что есть и конкретности. В столице снабжение получше, чем в областном центре, а в областном получше, чем в районе. А уж что остается сельским больницам, можно только догадываться.

И нигде, в том числе и в столице, невозможно запланировать, какое лекарство станет дефицитом. То вдруг исчезнут, правда, на короткое время, папаверин, анальгин, ношпа, но это, пожалуй, перебои местного значения. А то вдруг начнутся перебои с кислородом, так что на станциях родится лозунг: «Лучший кислород — форточка».

Хотя теоретически все вроде бы в порядке. Вот недавно прошел кардиологические курсы в институте «Скорой помощи», и там меня научили пользоваться десятками замечательных препаратов только по борьбе с аритмиями. Но действительность сурова, и в моей сумке два-три препарата, не самых новых, но зато самых дешевых. И вообще эта сумка заполняется точно так же, как четверть века назад.

С техникой дела обстоят точно так же, если не хуже. Вот я привожу больную с тяжелой травмой черепа, ее осмотрел нейрохирург, и поняв, что предстоит трудная операция, сказал мне: «Ну, сейчас начнется — того нет, этого нет. Чем я буду кровотечение останавливать? Диатермия от сырости испортилась. Чем останавливать? Языком?»

И мне понятно, почему хирург должен затачивать скальпель после нескольких операций. И мне понятно, почему травматолог для своих аппаратов болтики-винтики достает через знакомого слесаря.

Было бы интересно узнать, почему мы машины для реанимационных бригад покупаем у финнов. То есть, нет, сперва, как известно, финны покупают наши РАФы, потом все выбрасывают из салона, устанавливают свою технику и продают машины нам (понятно, за валюту, и немалую). Там все установлено так, что почему-то удобно работать, и там современная аппаратура, которую я знаю только теоретически — сдавал экзамены.