Замороженный мир

– Что с тобой, Арно? Нервишки пошаливают? Я хотел показать тебе аркебуз! – Гай перестал целиться и перехватил оружие за длинное дуло.

– Арке…

– Аркебуз – это нечто среднее между арбалетом и ружьем. Видишь, у него есть ствол? И бьет он не болтами, а свинцовыми пулями. Хорошая охотничья игрушка. Лет сто пятьдесят назад мне подарили его в Австрии. Я подумал, что он идеально подходит для того, чтобы зарядить его одной вещью. Подставь ладонь, Арно!

Секретарь повиновался. На ладонь ему выкатился мутно-прозрачный, в мелких трещинках слиток. Сквозь оплавленные стенки проступало нечто живое. Арно различил искрами тлеющие глаза. Пальцы его задрожали, едва не выпустив камень.

– Личинка эльба? – спросил он испуганно.

– Взрослый эльб-карлик. Я нашел его в запекшейся слизи, брызнувшей однажды из болота на двушку

. Заряд ненависти в нем такой, что он поработит любое существо, внутри которого окажется. Передай слиток и аркебуз Верлиоке или Танцору. Оба стреляют отменно.

– В кого они должны выстрелить?

– Догадайся сам, Арно! В того единственного, кто способен указать рогрику, где нам пробивать границу. В Горшеню!.. И свяжись с Дионисием Тиграновичем. Для поиска Горшени мне нужны его лучшие ведьмы. Если же Белдо будет говорить, что они не пойдут в копытовский лес, потому что боятся шныровской закладки, то отправится туда сам.

Глава двадцатая

Друзья и соратники

Тонкий момент, связанный с художниками, писателями, поэтами, вообще с талантами, состоит вот в чем. Рядом с участками гениальности у них нередко залегают участки наивности. Например, вы читаете хорошего прозаика и поражены верностью, точностью и величием его мысли. Но тут рядом вдруг явная какая-то шиза. И вы понимаете, что с участка величия вы перескочили на участок наивности. А дальше опять идет участок гениальности. Главное – уметь правильно фильтровать.

Из дневника Рины

Той же ночью, когда Арно получил от Гая аркебуз, Долбушин бродил по пустым комнатам своей огромной квартиры, постукивая ручкой зонта по стенам. Электричества не зажигал. Ему хватало и того света, что отбрасывал соседствующий с его домом огромный светящийся корпус. Выгнутый, с вертолетной площадкой на крыше, корпус напоминал плывущую по городу огромную рыбу. Каждое освещенное окно – отдельная рыбья чешуйка. В каждой чешуйке – своя история, свой сюжет. Если приглядеться, можно различить, как за окнами ходят люди, мерцают телевизионные панели. Когда-то давно Долбушин завел себе телескоп, чтобы наблюдать за чужими жизнями. Никто бы не поверил: преуспевающий человек, владелец заводов, газет, пароходов – и вдруг жадно смотрит на жизнь мелких и средних клерков, обремененных семьями и кредитами.

Больше всего Долбушину нравилось следить за тремя крайними окнами на десятом этаже. Две комнаты и кухня – как три отдельные сцены. Там жила семья, представлявшаяся главе форта идеальной. Жена, симпатичная, с длинными волнистыми волосами, вечно что-то готовила, изредка бросая взгляд в телевизор. Детей у них было двое: девочка лет тринадцати и мальчик-дошкольник. Муж, длиннорукий, худой, работал где-то в офисе. Домой приходил поздно. Семья выходила встречать его в коридор. Жена обнимала. Девочка издали махала отцу рукой, мальчик подбегал и, прыгая вокруг, заглядывал в руки, чтобы узнать, не купили ли ему что-нибудь.

«Вот она, моя судьба! Если б не было в моей жизни ШНыра, если б я не слился с закладкой, если б жена не умерла… Я бы доучился, работал… Не достиг бы, конечно, теперешнего положения, но как-нибудь бы устроился», – думал Долбушин.

Правда, восхищался глава форта недолго и смотреть в телескоп бросил, когда однажды увидел, как семья его мечты ссорится. Дети убежали в другую комнату и изредка выглядывали из нее, проверяя, не миновала ли гроза. Женщина металась, открывала и закрывала шкафы, что-то кричала, плакала. Ее муж стоял растерянный, не совсем, видно, понимающий, в чем он виноват, а потом, вспылив, шваркнул об пол чемодан…