Замороженный мир

– Что-то я не вижу Кавалерии в кокошнике и с обломком закладки на подносе. Хлеб и соль, и все такое прочее! Где гарантии, что вы ее убедили?

– А где гарантии, что рогрик наш союзник?

– О, они существуют, Альберт! Рогрик – одна большая ползущая гарантия. Даже если б я передумал – не передумали бы эльбы. Рогрик – некий коллективный рой с единым разумом. Боюсь, нам с вами этим разумом уготована роль статистов…

– Мой зонт может убить рогрика! – задиристо сказал Долбушин.

Гай озабоченно коснулся своего гнущегося лица. Он, как видно, совсем утратил над ним контроль, и это его тревожило.

– Допустим, даже так, хотя никто не проверял! Но что это решит? – заметил он.

– Почему не решит?

– Псиос. Понимаете, Альберт? Одно дело, если рогрика

убьют шныры, и совсем другое – если на него нападем мы. Мы, как я уже сказал, статисты и наблюдатели. Только в этом контексте нас терпят и подкармливают… Как только мы забудемся – нас просто прикончат. Почти в каждом из нас сидит эльб, способный сразу оборвать нить нашей жизни… Ах, ну да! В вас же эльба нет! Вы его заморили своей правильностью! Простите, Альберт, но вы нетипичны. Поэтому вас убьет кто-нибудь другой.

Джип с прожектором подъехал и остановился рядом с ними. В его открытом кузове, опираясь рукой о кабину, стоял Кеша Тилль – душа-человек, как называли его берсерки. Всегда готовый выручить многочисленных друзей псиосом или деньгами, грубоватый, расслабленный, лучащийся мужской уверенностью, с мощной фигурой, уже неуловимо начинающей тяжелеть.

Руки Кеши Тилля лежали на прикладе мощного арбалета. Не вцеплялись, не переводили его нервно с одной цели на другую. Они почти скучали на арбалете, но чувствовалось, что обращаться с оружием эти руки умеют. Рядом находился и другой стрелок, тот, что дежурил при арбалете постоянно – лысый, татуированный, неприметный на вид, способный по четыре часа терпеливо выцеливать какой-нибудь скучный промежуток между тучами. Трудное это умение – смотреть без мысли, без скуки, в готовности сразу, едва появится цель, спустить курок.

Кеша таким терпением, воспитанным многолетним опытом, наделен не был, однако сейчас, когда рядом находился Гай, папаша Тилль счел, что будет полезнее, если у арбалета попасется его сын. Работка непыльная, на виду. Гай же лишний раз убедится, что младшие Тилли в работе, так сказать, в самой гуще событий, не прячутся за спиной отца.

Как ни странно, ненависть Тилля к Гаю, отобравшему у него кабана, была не так уж и велика, как можно было подумать. Нет, были, конечно, и крики, и стулья летали в домашних условиях, и грозные слова звучали, и даже кое-кто из форта, попавшийся под горячую руку, поймал пулю, – но все же это были лишь эмоции. Глобальная же ненависть отсутствовала. Тилль по психическому своему устройству был пес, а псы уважают того, кто сумел отнять у них кость. Пока кость в зубах – пес не разожмет их до последнего, будет рычать и угрожать, но если уж отобрал, то хозяин кости теперь ты. Пес будет умильно смотреть и вилять хвостом. Ты сильный и реализовал право сильного.

Долбушин быстро, чтобы не захлестнуло чужими мыслями, оглянулся на рогрика. Ему важно было понять, далеко ли тот. Рогрик отполз метров на четыреста. Бегом уже не догнать. Да и не подпустят с зонтом… А что Гай не собирается ничего делать и будет просто отвлекать его болтовней, скрывая и собственную тревогу, это уже ясно.

Гай что-то почувствовал:

– Знаете что, Альберт? Вы меня напрягаете! Вы полезны, но с вами тяжело. Будьте любезны, посмотрите на меня! Я хочу прочитать ваши мысли. А вы можете попытаться прочитать мои. Ну! Я жду! Не прячьте от меня лицо, как скромная женщина! Что вы так держитесь за этот мир? О дочке волнуетесь – или есть еще какие-то причины?

«Ты сам хотел! Ты помог мне решиться», – подумал Долбушин и, медленно подняв на Гая глаза, пропустил его в свои мысли.

Гай продвигался в его сознание медленно, с оглядкой, точно опасался засады. Но вот он уже что-то учуял. На лице его показалась тревога, однако прежде, чем оно приобрело оформленное выражение, Долбушин перехватил зонт за край и согнутой ручкой зонта ударил по… водительской двери джипа.

Звук удара по жести сменился длинным сигналом. Это водитель грудью упал на руль. Долбушин действовал спокойно, без рывков. Он знал этот принцип – когда делаешь что-то опасное – делай это спокойно, даже с ленцой. Арбалетчики реагируют на рывки. Тут палец сам дергается на курке. Спокойные же движения сбивают с толку. Festina lente.

Секунду выждав, Долбушин открыл дверцу и, ручкой зонта подцепив водителя за шею, выдернул его из машины. Потом сел в джип сам и захлопнул за собой дверь. Арбалетчики пока не стреляли. Видимо, не исключали пока, что Долбушин действует по приказу Гая.

Ага, коробка автоматическая. Жмем тормоз, переключаем на «драйв». Где тут ручник? А, не стоит на ручнике? Отлично! Поехали!