Замороженный мир

– Смотри! Они прямо на рогрика падают! – завопил Сашка, азартно размахивая алебардой. Рина начинала бояться, что он прыгнет с третьего этажа, чтобы принять участие в схватке.

Рогрик, пробивавший границу все теми же короткими движениями питающейся гусеницы, отпрянул. Задрал голову, даже вроде бы зашипел, пытаясь послать пегам волну страха и боли. Некоторые молодые пеги действительно шарахнулись, однако взрослые кобылы и жеребцы не собирались сворачивать. Они лишь скалились, поджав уши, и мчались к нему.

В следующий миг жеребец врезался в озерцо, грудью пропоров белесое тело рогрика. Рина не раз ныряла сама, но никогда не наблюдала нырка со стороны, да еще так близко. Ей почудилось, что озерцо вспучилось и сразу сомкнулось. Толчка Рина не ощутила, но ощутила короткий жар и, защищаясь от него, вскинула к лицу полусогнутую руку. Уклоняясь от новых ударов, рогрик

стал корчиться, как червь, к которому прикоснулись раскаленным гвоздем. За жеребцом в нырок ушли с десяток кобыл, затем опять жеребец. Пеги пропарывали озерцо один за другим и исчезали. Кто-то задевал рогрика, нанося ему оплавляющиеся раны, другие рогрика не задевали. По пустырю, от места, где они врезались, прокатывались тугие волны света. Их было много. От каждого ушедшего в нырок пега – своя волна. Волны нагоняли друг друга, накладывались.

Пустырь был залит светом ярче, чем днем. Так ярок был этот свет, что недостроенный игольный завод казался своей собственной тенью. Второй джип ведьмарей, как-то ухитрившийся въехать на пустырь и находящийся ближе всего к рогрику, не смялся, не взорвался, его даже не перевернуло. Но то, что его постигло, запомнилось Рине надолго. Джип словно стерся и размылся, как стирается акварельное изображение, на которое пролили воду. То, что от него осталось, не было ни состоянием расплавленного металла, ни растекшимся пластиком, ни горелой резиной. Это было состояние какого-то недобытия.

Водитель джипа – долговязый, худощаво-ловкий – удирал по лугу, втянув шею и то и дело бросаясь животом на землю. Потом вскакивал и, сутулясь, опять начинал бежать. Он явно ожидал взрыва и взрывной волны и не понимал, почему их нет. Берсерки и боевые ведьмы частично следовали его примеру, а частично удирали даже впереди его. Причем многие удирали с оружием с руках, чтобы потом можно было сказать, что они отступали.

Пеги входили в землю не в одной точке, а в разных – кто-то рядом с рогриком, кто-то в само его корчащееся тело. Точно множество дробин врезалось в мишень, прорывая ее, и там, где это происходило, возникала дыра. Рядом с рогриком в земле появилось неровное, некруглой формы отверстие, и отверстие это втягивало в себя все, что находилось рядом: траву, воду озерца, дорогу, забор. Туда же, в отверстие, с хлюпаньем засасывало и корчащегося, пытавшегося ускользнуть рогрика.

Получится ли у него? Пегов в небе оставалось совсем немного. Табун почти весь ушел в нырок, а рогрик,

израненный, во многих местах прожженный, теряющий свои проглоченные шары, все держался. Точно гусеница или змея, которую палкой проталкивали в узкую бутылку, он повис в Межмирье, но, зацепившись головой, пытался втянуть свое рыхлое туловище обратно. Где-то там, далеко, видное только Рине и Сашке, потому что они смотрели сверху в сияющую дыру, мясной накипью клубилось болото.

Болото кипело, заполняло Межмирье, но сияющее отверстие, оставленное табуном пегов, не было дырой в границе и имело другую природу. Оно быстро затягивалось. Вот-вот оно должно было совсем захлопнуться, и тогда рогрика неминуемо унесло бы в болото

.

– Ну что, получил?! Падай, падай давай! – закричала Рина смешные, детские какие-то слова.

Она была убеждена, что рогрик вот-вот сорвется, что песенка его спета, но тот как-то зацепился и медленно втягивал свое тело в незатянувшуюся брешь. Делал он это, один за другим протискивая в щель шары – составлявшие его тела эльбов, обретших, казалось, новую жизнь.

Боясь, что рогрик сумеет выбраться, Сашка сбросил алебарду и сам стал спускаться. Он решил, что столкнет рогрика алебардой. О том, что даже капля его слизи смертельна и смотреть на него вблизи нельзя, он сейчас как-то не думал.

Однако прежде чем Сашка спустился, у трещины рядом с рогриком появилась маленькая иссохшая фигурка. По виду она принадлежала старику. В правой руке старик держал большой зонт, причем держал не за ручку, а за противоположную ей часть. На секунду старик качнулся, заваливаясь назад. Зонт он сжимал, словно это был раскаленный прут. Его так и корчило от боли.