Замыкающий

«В церковь – и ту не взяли, – с обидой думала она. – В школу просилась уборщицей – все занято. Никуда, нигде, как проклятая. Сестрица, видать, постаралась. Попроклинала вволюшку… За моего же, судьбинного… – Она медленно поднималась по ступенькам виадука. – Выгоняет меня Култук… Выбрасывает, как овцу паршивую. Выбраковывает…»

– Бабушка, дайте, я вам помогу, берите меня под руку.

Милка подняла голову и увидала красивого молодого парня, чем-то схожего на Пашку. Он скалил зубы, готовно скрутив калачиком руку.

– Еще чего! Сам дурак, – вспылила Милка, тут же выпрямилась и, поправив парик, громко застучала по деревянному настилу моста. «Че это я, действительно, распустилась, – подумала она. – Еще не вечер. Еще посмотрим, кто кого…»

* * *

На серпантин Милка добралась к вечеру. Торговый ряд опустел, и только Рыжая спала на своей черной сумке, сунув ее под голову.

– Ну че, – зевнула она, открыв один глаз. – Насмотрелась на любимого?

– А сумки где? – холодея, спросила Милка, тупо разглядывая свое пустое место.

– Где, где… Стибрили! – коротко ответила Рыжая.

– Я тебя серьезно спрашиваю. – Голос у Милки сорвался.

– Я тебе серьезно отвечаю – стибрили! Тут столько народу навалило… Китайцев этих… За всеми не уследишь! Я когда хватилась, смотрю – пусто. Побегала, побегала… Я тебя предупреждала!

– Нинка! – Милка схватилась за сердце. Она открывала рот, как рыба на берегу, и больше не могла сказать ни слова.

– Подумаешь, – презрительно выговорила подруга. – Понаехали дак… Счас, вон, у людей картошку выкапывают. У меня соседи утром встали, а картошки нету. Кто-то позаботился о пенсионерах… А ты товар бросила!

– Я же тебя просила! Я на тебя бросила!

– А я не просила тебя на меня бросать! Наоборот. Я предупреждала.

– Я ведь… – Слезы наконец хлынули из глаз Людмилы. – Мне вовек не рассчитаться.

– А расписку она брала?

– А как ты думаешь? С процентами…

Рыжая поглядела на Байкал. Поднимались ветра. Холод пробирал до костей.

– Дом продашь. Еще с прибытком будет, – предложила она. – Жить ко мне переедешь. У меня все одно дом пустой.

– Дура! – злобно прервала Милка. – А Толик?

– А я за него замуж выйду. Так что тоже ко мне перейдет. Мы с ним пара. Он алкаш, я… алкашка и… другое…

– Идиотка!

– Ну, ты умница! Полетела за ненаглядным! Я хоть за мужиками не бегала. Хозяйка уже прилетала. Голубка наша. Ворковала так, что Байкал вздыбился. Вишь, волны пошли… От ее крика…

Хозяйка встретила Милку продолжительным молчанием. Она сидела за низким столиком, щелкая костяшками счет и что-то записывая.

– Ну что? – сочно и протяжно сказала она, помолчав. – Артистка… Погорелого театра. Когда расплачиваться будем, красавица Ангара?

В углу на ящиках восседал ее Ашот, жирноватый, с глазами навылупку, уже тронутый сединою самец, с маслянистыми, виртуозно вырезанными губами. Он с равнодушным презрением смотрел на обеих товарок, и Милка четко прочла в глазах полное непочтение к ним обеим.

«Так что несильно гоношись со своими деньгами, – удовлетворенно подумала о хозяйке Милка. – Любовь и молодость не купишь».

Марина словно почуяла что-то. Недовольно обернулась на сожителя.

– Связалась я с вами. Одни убытки, – заворчала она Милке, глядя, как Ашот разглядывает что-то в окно.

– В общем, хватит. Украли, не украли, а вот за тобою двадцать две тысячи восемьсот рубчиков. Да проценты.

– Откуда?!

– Оттуда! Это чья подпись?! А! То-то. А ты мне хоть раз расплатилась?!

– Ну где я их возьму?!

– Это твои проблемы, дорогая. Даю тебе месяц. А потом счетчик включу. То у вас запой, то понос, то любовь… В общем, все… У всякой доброты бывает конец. Ашот, ты мне нужен, подойди. – Она махнула Милке концом ладони, указуя на дверь.

Милка медленно вышла из магазинчика, прошла к Байкалу. Села на лавочку. То ли от ветра и сырости, то ли нервное – ее колотило. Дрожь пробивала все тело. Ноги сводило, словно от мороза.

«Бежать, бежать отсюда, – думала она. – Вот влипла, вот попала. Как кур в ощип…» Она глядела на свинцовый, предзимний, страшный, как опасный зверь, Байкал, на поселок, когда-то родной и ясный, теперь изменившийся до неузнаваемости. Ставший чужим и чуждым. Она здесь более чужая, чем в Москве. Она заноза здесь. Инородное тело, которое силятся вытеснить. Как она рвалась сюда! Как к лекарству. С надеждами, что исцелится. С тайной жаждою к Георгию… Никогда в жизни она не чувствовала себя такой жалкой и униженной, как на родной земле. И самое печальное, что Георгий совершенно равнодушен к ней. «Хоть в петлю», – подумала она, кутаясь в короткую куртишку. Со стороны поселка к лавочке ползла старуха. Приглядевшись, Милка узнала Степаниду.

– Мама, ты че по такой погоде?! Простынешь.

– Че она погода! – Степанида уселась, подставив лицо ветрам.

Милка сбоку прижалась к матери.

– Мам, – всхлипнула она.

Степанида шершавой ладонью провела по красному лицу дочери.

– Мам! Что делать, мам? Как жить?! Зачем… Скажи мне, мам… – Людмила содрогалась от крупной дрожи, сползая вниз, уткнулась в колени матери и разрыдалась.

– Ну хоть ты меня пожалей. Меня, наверное, Клавка прокляла.