Записки

— Вследствие того, — продолжал Орлов, — мы приехали через город прямо к реке, где в присутствии губернатора и всех местных властей отпрягли у нас лошадей, и коляску с поднятым верхом, в которой мы сидели, свезли на руках на паром. Так я думал в темноте, но вышло иначе. От берега шагов на 60 река была покрыта льдом, и на этот лед настлали доски, а паром причалили к тому месту, где он кончался. Едва протащили нас десять шагов, как вдруг доски заскрипели, лед проломился, и коляска начала погружаться. Задние колеса стали твердо на дно, но передние, не доставая уже до него, страшно колыхались, а везшие нас люди ушли в воду почти по горло. Первым делом было велеть скорее спустить верх коляски, чтобы при напоре воды и льда и сильном ветре ее не опрокинуло с поднятым верхом набок, в каком случае мы, с нашей тучностью, могли бы тотчас погибнуть. Когда, после больших усилий, эта первая операция удалась, представился второй вопрос: как выбраться из коляски, в которую уже сильно плескала вода? Придумали положить с края коляски на удержавшийся кругом лед несколько досок, по которым мы, наконец, и вышли на берег, но также с большими усилиями и сильно промокнув, особенно же вымочив себе ноги. Случись все это еще шагов десять далее, где река уже глубже, и Бог знает, что сделалось бы с нами! Увидев на берегу стоявшего еще тут губернатора (Калкатина), государь закричал на него:

— Вы губернатор?

— К несчастью, ваше величество!

Этот ответ так понравился государю, что он оставил губернатора без взыскания, но полицмейстера тут же велел арестовать за неосновательное донесение о безопасности переправы и тому же подвергнул местных чиновников путей сообщения за дурное ее состояние, не приняв отговорки, что о проезде его дано было знать только за пять часов.

— Потому, — сказал он, — что переправа должна быть не для одного меня, а для всех проезжих.

Самую же переправу, состоявшую до тех пор в заведовании управления Царства Польского, он сейчас решил передать в ведение графа Клейнмихеля. С берега мы поднялись назад, в Ковенский дворец, и государь поручил мне наблюсти, чтобы в ночь переезд был изготовлен. Действительно, к рассвету прорубили лед и паром причалили к берегу. Но между тем государь, уступая моим убеждениям, передумал. Впереди, в Царстве Польском, нас ожидало еще несколько переправ, и притом нельзя было предвидеть, в каком положении мы найдем реки на возвратном пути, а государю хотелось быть в Петербурге непременно 3-го или уже, по крайней мере, 4 декабря.

— Брат, — сказал он, — убедится, что в порыве желания обнять его я сделал 1500 верст (считая взад и вперед) и был остановлен только стихиями!

— Мы повернули назад. По приезде сюда он велел мне съездить тотчас к князю Васильчикову, графу Нессельроду и князю Чернышеву, чтобы передать им дело в настоящем виде и через то предупредить какие-нибудь ложные разглашения насчет политических обстоятельств. Впрочем, государь совершенно здоров и не чувствует никаких дурных последствий от ножной ванны в ноябрьской воде.

Наследник цесаревич свиделся с великим князем Михаилом Павловичем на дороге, в Тешене, а с великой княгиней в Вене и возвратился в ночь с 1 на 2 декабря. Михаил Павлович оставался в Варшаве, больной более духом, нежели телом, и приехал в Петербург 4-го числа. Государь тотчас навестил его и упросил переехать на житье к себе в Аничкин дворец. Тело усопшей великой княжны было привезено в Чесму 10-го, в сопровождении фрейлины княжны Львовой, шталмейстера покойного графа Гендрикова и генерала Ильи Бибикова. Великий князь, со своей стороны, отозвавшись, что его сердцу слишком тяжело было бы присутствовать во второй раз при погребении дочери (она уже была отпета в Вене), удалился на все дни печальных обрядов в Новгородский кадетский корпус.[149]

Государь ездил к панихиде в Чесму и 10-го вечером, и 11-го утром. Печальный кортеж тронулся оттуда в 4 часа после обеда того же дня. Гроб везли в огромной карете, запряженной десятью лошадьми попарно; за ним следовали несколько генералов верхом, потом дамы с дежурными кавалерами и наконец военный конвой, состоявший из конной артиллерии и конных пионеров.

По непрочности еще невского льда назначено было навести для переезда кортежа в крепость Воскресенский мост; но за неисправностью подрядчика, скрывшегося в последнюю минуту от всех поисков, принуждены были ехать кругом, через мосты Исаакиевский и Тучков. При ужаснейшей погоде (9° морозу с такой метелью, которая залепляла глаза)[150], кортеж в таинственной своей мрачности двигался медленной рысью по темным Петербургским улицам, без факелов или других внешних погребальных принадлежностей.

Из членов царской фамилии не было при нем никого, но государь ожидал в крепости со всеми сыновьями и сам поднял гроб из карсты на катафалк, при котором находилось такое же дежурство, как у тела у великой княгини Александры Николаевны. 12-го числа публика допускалась к гробу от 7 до 10 ¹/₂ часов утра и потом снова от часа до 8 вечера.