Но родительское сердце не утерпело… Великий князь Михаил Павлович вернулся из Новгорода и в 9 часов утра 13-го числа приехал дать последнее целование родному гробу. На это время все, не исключая и дежурства (я находился в его числе), были выведены из церкви. После уединенного своего прощания великий князь отправился на несколько дней в Павловск, а в крепости над телом архиепископ Курский Илиодор начал литургию, в присутствии особ первых четырех классов и гвардии штаб- и обер-офицеров.
Вслед за литургиею прибыл государь с наследником цесаревичем, тремя остальными своими сыновьями (императрица простилась с гробом, который стоял все время закрытым, еще накануне за панихидой) и, в присутствии их и всех тех же особ, совершена была последняя панихида митрополитом С.-Петербургским и Новгородским Антонием, с четырьмя другими архиереями. К склепу, устроенному за могилой великой княгини Александры Николаевны, гроб понесли сам государь с сыновьями и генерал-адъютантами.
Во время надгробной литии государь, стоявший в головах возле митрополита, плакал навзрыд, и кровь так приливала ему в голову, что страшно было смотреть. Тяжкие потери брата, одна вслед за другой, не могли не растравить вновь собственной его сердечной раны, едва затянувшейся. По окончании всей церемонии, сняв флер со своей каски, он вручил его дежурному камер-пажу Лашкареву со словами: «Вот тебе на память. Надеюсь, впрочем, что ты и без того будешь помнить этот день: ты, верно, в первый раз в жизни видел царя в слезах!..»[151]
Когда большая часть публики уже оставила церковь, в ней случилось трагикомическое происшествие. Молодой лейб-гусарский офицер Шеншин, спеша назад в церковь, чтоб объявить сестре своей, фрейлине, что отыскал ее карету, второпях, не заметив остававшейся еще открытой могилы, полетел в нее стремглав и с трудом был оттуда поднят, весь выпачканный посыпанным на гроб песком.
Под исход 1846 года князь Васильчиков уже совсем истаивал в предвестии предсмертной своей болезни. 2 декабря ему сделалось так худо, что послали предварить государя и графа Левашова (его зятя и ближайшего к нему человека). Государь тотчас приехал[152]
вместе с наследником цесаревичем и долго сидел у умиравшего. Потом ему опять немного отдало, и он сам пожелал исповедоваться и приобщиться. Вслед за тем государь работал с графом Киселевым и, по словам последнего, казался крайне расстроенным. Во время доклада он несколько раз перерывал его, возвращаясь все к болезни Васильчикова и отирая слезы.— И я, — говорил он, — и все вы только с его смертью почувствуете, как он нам был необходим и какую оставит после себя незаменимую пустоту.
Спустя несколько дней князю опять сделалось лучше, по крайней мере, так, что миновалась минутная опасность, и он даже почувствовал в себе достаточно сил, чтобы вступить снова в исправление своей должности.
Император Николай обладал чудесной памятью, в особенности на лица, имена и фамилии. В декабре 1846 года он посетил Пажеский корпус, где дежурным камер-пажом случился в то время один из моих племянников. Государь обратился к нему с вопросом:
— Как фамилия?
— Корф.
— Что ты, сын члена Совета?
— Никак нет, ваше величество.
— Чей же?
— Умершего полковника лейб-гвардии Саперного батальона.
— Не Николаем ли его звали?
— Точно так, ваше величество.
— Славный был человек; желаю, чтоб ты шел по его следам.
А надо знать, что этот полковник Николай (брат моей жены) умер в 1831 году, т. е. за пятнадцать лет перед тем.
XV
1847 год