— Такому-то номеру дать «шонунг» — он его достоин и заслужил!
Мы знали, что подразумеваются бывшие заслуги данного узника, его стоимость, как борца. И указания эти выполнялись беспрекословно. Никто никогда не проявлял излишнего любопытства к работе своего соседа, друг другу доверял.
Да, наш «Гросс-ревир» оказался не только «островом спасения» — как звали его многие узники, но одновременно и штабом подпольного лагерного комитета. Что же такое «Гросс-ревир»? «Большой» или главный ревир это центр всей медико-санитарной службы, имевший филиалом ревир «Малого лагеря», и много медпунктов — на заводе «Густлов», в «ДАВ» (Ауфрюс-тунгсверк — завод армейского оснащения), на других предприятиях и во внешних командах — подкомандировках. Во главе стоял капо — Эрнст Буссе.
— Хочу тебя познакомить с одним только что нами изготовленным агрегатом, — сказал мне Буссе и повел к корпусу на сваях, стоявшему в отдалении, у самой лагерной ограды с колючей проволокой на изоляторах. Мы поднялись по ступенькам наверх, в палаты. Справа, в крайней слева, окнами к вышке и забору, палате № 5, лежали малолетки-подростки. Исхудавшие личики, глубоко ввалившиеся глаза с синевой под ними…
— Все — туберкулезники! — шепнул Буссе. — Спасаем от шприцевания и экспериментального блока…
Да, в Бухенвальде было две таких достопримечательности. Огорожены они непросматриваемым забором, считались сверхсекретными — никто из посторонних туда не допускался под страхом смерти. Работники их были сверхмолчаливы. Все же просачивались слухи, что в блоке № 50 содержатся «подопытные кролики». Там, в его дворе, был даже собственный крематорий, где сжигали их трупы. В блоке № 46, на обоих этажах, — подопытные узники. На них испытывали яды, их заражали тифом, другими болезнями и испытывали на них противоядия и препараты. Там же пополнялись и запасы крови для фронта… Ни один из попавших в этот блок узников назад в лагерь не возвращался: тайна экспериментов строго сохранялась. Что и как там делалось, — никто точно не знал. За разговор на эту тему — смерть.
Именно от этого блока стремились врачи уберечь подростков-туберкулезников. По лагерным правилам они подлежали «шприцеванию», то есть умерщвлению, как материал, непригодный для дальнейшего использования, — ни для работы, ни для экспериментов (шприцевание проводилось тоже в блоке № 46).
В основном здесь были русские — дети связных, партизан и командиров… Щемило сердце, когда я вглядывался в их доверчивые, наполненные мольбой о помощи, глазенки. Нет, они еще не понимали всего ужаса, всей безысходности их положения, а это ужасно. Чем, как помочь им? Испытывая острую жалость, стал рассказывать забавные истории, балагурить. Как мало нужно, чтобы обреченные ребятишки повеселели! Временами стал раздаваться их переливчатый смех, тут же прерываемый приступами надрывного сухого кашля. В их легких — большие каверны! Буссе стоял в стороне, угрюмый, ждал. Развеселив немного ребят, мы спустились вниз. Между сваями было помещение, где и находился этот, недавно изготовленный, агрегат для пневмоторакса (поддувания).
— Здесь и будем производить вдувание тем, у кого поражено лишь одно легкое. Это поможет спасти несколько человек. Необходим специалист. Думаю, ты бы подошел… — закончил Буссе.
Предложение ко многому обязывало. Нужно научиться вводить иглу сквозь плевру, рассчитывая до миллиметра, чтобы не повредить самого легкого.
— Ты что, боишься? Ты же болеешь за ребят, я вижу. У меня сердце тоже не камень, хоть и повидал многое. Но кто-то же должен взяться за это дело, или нет? По приказу Шидлаусски их всех отправят к нему на шприцевание (абшпритцунг) как неизлечимо больных…
И я открылся, сказал, что все мои помыслы — бежать. Эрнст долго молчал…
— Решил бежать? Но ты же должен знать, что это почти невозможно: проволока под напряжением, за ее пределами несколько оцеплений, секретов…
Я ответил, что знаю об этом и надеюсь на побег из транспорта. И он вдруг заговорил о себе.