— Туго, очень туго нам приходилось. И не только бои тому причиной. Перед нами стояли и другие задачи: экипировка, снабжение, вопросы, кому подчиняться, чьи приказы выполнять? Мы так и не получили статус регулярной армейской части. Дошли с полком до Мюльхоуза, почти до Германии. И там, в штабе полковника Фабиана взорвалась мина. То ли диверсия, то ли несчастный случай — никто до сих пор толком не знает. Погиб наш Фабиан и все, кто с ним был. Теперь наш полк носит его имя…
Горько! Такой человек, такой командир! Вдруг, я удивился самому себе: раньше подобное сообщение вызвало бы во мне бурю страданий, а сейчас… сейчас я его воспринял почти спокойно! Отчего бы это? Неужели война и впрямь создана, чтобы «огрубел, опустился народ», как поется об этом в «Кирпичиках»? Да-а, за это время лихолетья пришлось пережить горькие утраты, потерять многих друзей. Смертью больше, смертью меньше — не все ли равно? И еще неизвестно, что и как будет дальше…
— Войне скоро конец. Такие, как ты, достаточно натерпелись: тюрьмы, пытки, концлагеря, ежедневная перспектива смерти, побеги, издевательства… Смотри: вон по дороге возвращаются наши из плена.
И в самом деле, по дороге на запад тянулись группки с самодельными трехцветными флажками. Доверху груженные ручные тележки и подводы на конной тяге. Чемоданы, мешки, узлы… Даже птица, поросята… Как только колеса выдерживают! Идут с песнями, шутками. На лицах — ликование. Многие едут рядом на велосипедах или ведут их в руке — в будущем хозяйстве все пригодится! В военной униформе с наляпанными на ней масляной краской буквами ЭЛПЭ («кригсгефангене» — военнопленный) — таких мало. Большинство — в добротной гражданской одежде, в отличной обуви. Для них война кончена, остались живы, свободны, начнут новую жизнь, жизнь нормальную, мирную и… по моему личному мнению, ими отнюдь не заслуженную.
Лейтенант продолжил:
— Мог бы тебе устроить место в самолете на Париж. Твое решение?
Слов нет, — заманчивое предложение, отличный выход! Париж… Ренэ… Разыскал бы Викки Оболенскую, Кристиана Зер-воса — те бы помогли устроиться на работу… Поступил бы и закончил медицинский институт, стал бы хирургом или терапевтом (конечно же знаменитым!). Я был уверен в себе, в своих способностях, в своем трудолюбии. Да поскорее бы собственными детьми обзавестись! Сыном — обязательно! Именно им, чтобы воспитать его по собственному умению и разумению, чтобы он не стал белоручкой и потребителем-тунеядцем, как тот Толя — «сын директора» и некоторые ему подобные. Чтобы стал таким, каким был Мишель, каким был Василек, каким был «капитан Анри»!..
Первым порывом было — тут же ухватиться за такое неожиданное и любезное предложение! Я невольно глянул в сторону стоявших невдалеке моих ребят: они, с еле скрываемыми любопытством и нетерпением, ожидали конца нашей беседы с лейтенантом. Некоторые из них даже «рты забыли закрыть», услыхав, как я разговариваю по-французски! Как много связывало меня с ними, они стали для меня родными! Могу ли я, вот так сразу, взять да и покинуть их? А если с ними что случится? Сумеют ли они добраться до своих?.. Нет, надо подумать, взвесить, посоветоваться с ними самими. И лейтенант согласился подождать ответа до завтра…
— Конечно… одной семьей, как раньше, было бы лучше… Но решать — тебе: поступай, как душа повелит! — таким был ответ сразу же приунывших ребят.
«Как душа повелит»! Как много в этих словах! И… у меня не хватило духу пойти против своей совести, против своей «души»! Может, чуть позже я бы и не устоял перед соблазном, передумал бы, но через три дня французский отряд исчез, никого из них я больше не встретил.
Американские саперы быстро наладили по остаткам мостов пешеходные переходы, а затем были задействованы и добротные понтонные мосты, по которым сразу же хлынули потоки груженных пакетами с набором продуктов грузовиков в сторону фронта. А дорога на запад, к Франции, все больше и больше взбухала устремившимися на родину бывшими военнопленными и гражданскими рабочими-французами. Казалось, что началось новое «переселение народов».