Записки бойца Армии теней

Ожидалась международная комиссия-инспекция, но, накануне ее приезда, часть из нас — около 500 человек — спешно погрузили в телятники, и нас тут же повезли на восток. Исполнилось предсказание Паркера: инспекционная комиссия безусловно перевела бы меня в лагерь с югославами (если такой существовал). Два разных пути, разных поезда! В одном Паркер ошибся: выбирать и совершить при этом «ошибку» мне не довелось — я просто-напросто был посажен на поезд на Восток! Закрытые телятники, конвой…

В пути кормили неплохо, на остановках можно было менять через посредников — конвой — вещи, у кого они были, на продукты. В Польше наш поезд подвергся обстрелу каких-то «банд». Наконец прибыли в Брест. Длительная остановка с баней, прожаркой: в Россию въедем чистенькими. Зато под усиленным отныне конвоем. И кормить нас будут после Бреста «сухим пайком»: пригоршней ржаных сухарей с такой же пригоршней «ржавой» соленой-пресоленой хамсы (кильки) — на сутки. Население и близко к эшелону не подпускали. Название нам отныне — «спецконтингент». Что это такое? Как встретит нас Родина? Но уже ясно, что совсем не так, как о том «вещали» с трибуны в Торгау. Что нас ждет? Идет пока июль 1946 года…

Эпилог

А дальше… а дальше все пойдет «по кочкам и буеракам»: строительство Шекснинской ГЭС под Рыбинском… В декабре 1946 года, в лютую зиму, нас в нашей летней одежде и истоптанных полуботинках сгрузят в снег до пояса, при морозе в -25-35 °C… Недостроенные бараки-срубы у города Ухта, Коми АССР, «район, приравненный к Крайнему Северу», то есть где «двенадцать месяцев — зима, а остальное — лето». Валенки-ушанки, рукавицы и ватную робу выдадут примерно через месяц. Тем, кто жив еще останется. Так будет соблюден принцип «экономии» и… «естественного отбора». Строительство «Гофманской печи» для обжига кирпича для Ухты и других новых городов…

В мае 1949 года в зону лагеря, где мы находились вместе с «бытовиками» со сроками «трижды по 25 + 10 и 5», где «попки» на вышках, сменяясь, «вещали»: «Сдаю… Принимаю охрану врагов народа», мне вручают на подпись «ознакомлен» бумажку. Это — «ордер на арест». Только тогда я узнал, что, как оказалось, до тех пор я был «на свободе»! Все эти несколько лет под строжайшим конвоем, когда в любой момент, если «попке» не понравишься, можно было ждать пулю в затылок «за попытку к бегству!»… — я был «свободен». Наконец-то я и вправду «арестован»! По настоящему!!!

Меня мгновенно «изолируют», то есть из лагеря привозят во «внутреннюю тюрьму МГБ» в столице Коми Республики в Сыктывкаре. Допросы, уговоры, пытки: «Подпиши, что ты — засланный в СССР шпион! С каким заданием?» Соответственно предъявляют статью «58-6» — шпионаж. Так указано и в ордере на арест.

Через некоторое время я «дошел»: сломлено, ввиду бесполезности, мое упрямство. Я согласен на все: «Пиши, гражданин майор, все, что хочешь! Подпишу всё!..» И в самом деле: к чему сопротивляться, отнекиваться, на что можно надеяться? И какой в том смысл? Раньше, там, когда дрался, я знал, на что и за что иду: они — враги, и я им враг! И всё было правильным: и пытки, и суды, и приговоры… или просто пытки и перпектива уничтожения без суда и приговора, Бухенвальд… Всё было правильным, всего этого я был достоин, как злостный враг, от врага и получал по заслугам. А здесь?! Зачем и сколько можно терпеть? Какой смысл? Что и кому, с какой целью доказывать? Кому это нужно? А допросы и пытки тоже варварские. Пропали и все мои зубы. Надоело! Смерть — лучше! Это — избавление от никому не нужной жизни. И мне она не нужна. Поскорее бы покой! Поскорей бы!.. И вот — радость: я наконец в камере смертников! Мы слыхали о ней: на седьмые сутки, по конвейеру, вызывают «с вещами» и… навсегда покой! Наконец-то! Каждый из нас (нас постоянно семеро: одного заберут, другого приводят) с радостью ожидает «своего седьмого дня». На седьмые сутки для каждого из нас наступит-таки этот долгожданный вечный покой! Ура-ура-ура!… Аж танцевать вприсядку захотелось.

Но… телега жизни не смогла остановиться и, сделав крутой пируэт, помчала по кочкам дальше. «Все дороги ведут в Рим»? Меня они привели в «любимую Москву-столицу». Прекраснейшие, знаменитейшие тюрьмы: Лубянка, Лефортовская и Бутырская-пересыльная. Всё ведь надо познать! На Лубянке, после допросов в основном в Лефортовской со мной беседовала дружная компания симпатичнейших мужей — полковников, генералов… Беседовали, как равный с равным. Я даже расположился в шикарнейшем кожаном кресле. Там все было кожаным и богатым — живут же люди! Даже анекдотами друг друга потчевали — дружно гоготали. Поинтересовались условиями в нацистских тюрьмах, концлагере… Где, мол, лучше, вольготней? Чего, мол, в наших, по сравнению с заграничными, не хватает?… На такой вопрос я ответил, что «там», даже в концлагерях, были простыни. И они постановили: