Записки бойца Армии теней

Париж… Не думал, не гадал, что в этом городе сказки, созданном в моем воображении по романам А.Дюма, В.Гюго, в городе Гавроша, Жана Вальжана, братьев Люмьер[21], в городе со знаменитыми Эйфелевой башней, Лувром, собором Парижской богоматери, я каждый раз буду ходить по широким бульварам и улочкам словно в последний раз. Жизнь в постоянном ожидании ареста, жизнь начеку. Тусклый, затемненный по законам войны, холодный и голодный Париж начала зимы 1941 года. Не верилось, что это он, тот самый, который был создан воображением. Трамваев давно нет, редки автобусы, двухэтажные омнибусы. Изредка проедет велотакси. Но четко работало метро. Казалось, что, как и метро, вся настоящая активная жизнь ушла в подземелье, в подполье. Людно лишь в очередях: за зеленью, овощами. Чаще всего это — рютабага, нечто вроде турнепса или брюквы. И за хлебом, мясом. Картофель — лакомство. Привоз продуктов в столицу сокращен до предела. Зато всё из страны вывозится нескончаемыми железнодорожными составами. На их локомотивах большими белыми буквами начертано: «Alle Räder müssen rollen für den Sieg!» (Все колеса должны вращаться на победу!). Техника, продукты — все шло на Восток, в нацистскую Германию — всё против Советского Союза, против моей Родины. Так же было и во всех странах покоренной нацизмом Европы. Но Франция жила и другой жизнью, скрытой. Днем и ночью работали подпольщики, те, кто не смирился с подобным положением вещей.

— Как у тебя с украинским? — спросил меня Кристиан Зер-вос, как только мне вручили документы. Вопрос не только неожиданный, но и непонятный. На нашей беседе присутствовали Викки и Марии Златковски. «При чем тут украинский?» — недоумевал я. Однако ответил, что знаю, также знаю и много песен. Меня тут же попросили спеть. Смутился, покраснел. Викки подбодрила, и я, вначале робко, потом погромче, затянул «Ревэ, тай стогнэ Днипр широкий». Внимательно прослушали, переглянулись, и Кристиан протянул мне какую-то тоненькую брошюрку на украинском языке. Удивился: на обложке красовалась странная эмблема — трезубец со свастикой. Что это?

Прочел вслух несколько строчек. По-моему, все были удовлетворены. Предложили завтра же сходить в клуб украинских националистов — «Украинську Громаду», и встать там на учет, заручиться поддержкой и получить направление в бюро по трудоустройству на Кэ д’Орсей. Операцию эту продумали до мельчайших подробностей, составив «легенду», объясняющую, почему у меня русская фамилия. Ознакомили вкратце с основными положениями националистов. Мне предстояло регулярно посещать «сходы», слушать доклады, зарекомендовать себя ярым противником большевизма.

Характерно, что, как мне сказали, члены «Громады» плохо знают историю и не лучше географию. Тут же, чтобы меня подбодрить, рассказали анекдот. Якобы в «Громаде» висит карта России, на которой маленький овал с Питером и Москвой назван «Московией», а вся остальная территория — «Украина». И если, мол, заходит туда новичок, то «пан-пысарь» спрашивает: «Звиткиля це ты?» Получив ответ, что тот «з Владивостоку» или «з Владикавказу», «пысарь» бросается к карте, ищет, находит и глубокомысленно соглашается: «Так цэ — серьцэ Украины!»… И мне, стало быть, бояться поэтому нечего.

Действительно, в «Громаде» меня приняли благосклонно и без особых проверок, задали несколько вопросов и выдали требуемое направление. Так я попал на завод в парижском предместье Курбевуа, готовящий кадры специалистов-металлистов. Здесь я и получил мой первый настоящий документ с гитлеровским орлом — заводской пропуск «лессэ пассэ». Оккупанты явно нуждались в квалифицированных металлообработчиках: фронт требовал «мяса», оружия, машин. Немецкие тылы оголялись по мере хваленых «побед» в России, и нацисты заманивали иностранных рабочих повышенной зарплатой на пустевшие заводы.

С первых же дней на заводе в Курбевуа я столкнулся с величайшими для меня трудностями, которых не предполагал: не знал ни названий элементарных инструментов, ни терминов, которыми запросто владеет любой французский школьник. Прекрасно понимая, какое отребье сюда шло, я держался замкнуто, консультироваться с кем-либо было крайне опасно. После двух месяцев учебы экзамены предстояло сдавать нацистам, и проявить себя несведущим в элементарных вещах было бы явным провалом! Зубрил дома, был все время в напряжении и буквально через неделю взвыл от невыносимой нагрузки, а главное — от нервной напряженности. Рассказал об этом Кристиану: «Не могу, мол. Провалюсь!»

— Потерпи! — успокоил он меня. — Скоро к тебе подойдет наш человек. Он к тебе приглядывается. Сам понимаешь: не всё делается сразу!..