Записки бойца Армии теней

— Генуг! — как бешеный, взревел гауптштурмфюрер и схватился за линейку.

— Хватит! — подскочил вплотную длинный. «Да что они, психи, что ли? До чего же гнусный этот долговязый. Так бы и врезал ему!»

* * *

Во дворе-колодце стояли машины: тюремный фургон и по легковой спереди его и сзади, с автоматчиками — «почетный эскорт»!

«Урок Нанта пошел им впрок!» — ехидно и с досадой подумал я.

В какой это я тюрьме? В Шерш-Миди или в Сантэ? А может, в Мон-Валерьене? Или во Фрэне? Первые три почти в самом Париже, сюда же везли долго… Производят обыск, изъятие недозволенных предметов: документов, продовольственных карточек, денег, перочинного ножа, галстука, шнурков… Все записывают, вещи складывают в мешочек, дают расписаться в правильности описи. Расписку кладут тоже в мешочек, привязывают к нему табличку с моей фамилией… Больше ни Ренэ, ни других я не видел. Сфотографировали в профиль и в фас, с номером на груди. Сняли отпечатки пальцев. «Здесь более расторопны, чем у абверовцев в Бретани! Ничего этого там не делали!» Душ. Меня запирают внизу, в сыром подвальном боксе — камере без окна.

Тот, кто прошел, оставшись невредимым через «огонь, воду и медные трубы», вспоминая о своих перипетиях, стремится доказать, каким-де он был умным и находчивым, в то время как «те» — допрашивающие — были несмышленышами, чуть ли не дураками по сравнению с ним. Что ж, есть в том некая доля истины. Но я бы лично предпочел отдать долг сложившимся счастливым обстоятельствам, мелким промахам дознавателей. Всё зависит от угла зрения! И уж потом… потом можно было бы превозносить и свою изворотливость…

Осматриваюсь. Тюрьма капитальная, современная. Не то, что в Сен-Назере или в Нанте. «Параши» нет, а стоит унитаз, рядом рукомойник. Смывной бачок снаружи, в коридоре. Над дверьми сумрачно светит лампочка в сетке… Первая мысль — о Мишеле: удалось ли ему избежать «мышеловки»? А вдруг он поленился проверить сигнал? Да-а, Мишель, крепенько я перед тобой виноват: выехал бы я накануне, как ты велел, и ничего бы этого не случилось! Эх, Ренэ, Ренэ, как ты нас подвела!.. Да нет, она не виновата… Сам, сам, дурак, виноват, казнить надо исключительно себя: я ведь сам был рад, что останусь с ней еще на одну ночь… Интересно, откуда гестаповцам стал известен мой адрес? Знали, видимо, и то, что утром я должен был выехать. Об этом я говорил всем, но кто донес? Из тех, кто был в числе сегодня арестованных, больше всех знали обо мне Ренэ и ее отец Энрико. Они знают, что я был в Берлине, откуда и прибыл к ним вместе с Мишелем. Знают о Мишеле и что мы куда-то с ним уезжали; что недавно я объявился у них в немецкой форме и у них стал Качуриным. Сами в том помогали, изменяли мою внешность. Вряд ли будет в их интересе об этом показывать… Но они не знают, что я был Поповичем, Соколовым. Это хорошо, очень даже хорошо! И все же… ой, как много, слишком даже много они обо мне знают!.. И тут, пожалуй, таится главная для меня опасность…

Мои раздумья прервал странный стук: три легких удара, один сильный. Еще раз, еще… Это мне что-то напоминает… Три легких, один сильный… Так это же «ти-ти-ти-та» — три точки, тире! Позывные! Радист! Наши позывные «Дубль В. Т»! В какой-то камере сидит радист. Наш! Дает позывные, вызывает на разговор. Какой, однако, молодец, — здорово-таки придумал! А вдруг это «подсадка»? Осторожность! Как бы не получилось так, как с Кики и «Интераллье»! Пробую ответить костяшками пальцев. Куда там! Больно, а звука никакого. Тут на глаза попадается половая щетка без ручки. Пробую ею стукнуть. Так громко, что страшно! Даю «приём» — та-ти-та. Получилось! В ответ услышал знак вопроса: кто, мол, откуда? Отстукиваю: «Алекс из Парижа». Тишина. Затем, в раздавшемся стрекоте явного профессионала, который еле успеваю расшифровать, разбираю, что мне желают мужества, хладнокровия, выдержки, удачи. Здорово! Даже в тюрьме, через толщенные стены, можно разговаривать! Мне дан «отбой». Через мгновение улавливаю более слабый стрекот: стучали в другую стену. В ответ послышался совсем слабый и неразборчивый звук. Итак, тюрьма узнала о новом «постояльце». Отрадно: хоть и в одиночке, но не один! Вместе с товарищами! Как хорошо, что не один! Так вот почему радист Кристиан на радостях открылся Кики и без всякого сомнения выдал ему адрес Армана! Ничего! Я воспрял духом. Теперь повоюем! Во всяком случае — попробуем!..

Морзянка в политической, да еще в следственной тюрьме — дело опасное, грозит строжайшими наказаниями. В то же время это — мина, способная взорвать всю схему дознания. Чтобы сохранить возможность переговариваться, надо быть постоянно начеку.