Читаем Записки бойца Армии теней полностью

Кругом — пирамиды развалин, остовы стен. Никого. Внимательно осмотрел себя, тщательно почистился, до блеска надраил ботинки. Какое счастье: ниша оказалась колодцем вентиляционного, а не дымоходного канала — никакой сажи, одна пыль! Надел шляпу, очки. Осторожно выглянул наружу через пустой проем бывшей двери: невдалеке, на замусоренной улице, примерно там, где был лаз в малину, какой-то тип в плаще, облокотившись о стену, читал газету. Странные он выбрал время и место! Улучив момент, я вышел на улицу и прошел мимо него. Конечно, я все время ждал окрика «Хальт!», в любую секунду готов был выхватить пистолет. Но нет: тип рассеянно глянул на меня и опять углубился в чтение. Если это и был шпик (а кто бы мог быть другой?), то он явно не ждал кого-нибудь из нас в таком виде, и моя опрятная одежда, да еще партийный значок не вызвали подозрений. Поколесив по улочкам и убедившись, что слежки нет, я направился к окраине, где жил связник. Во что бы то ни стало необходимо срочно предупредить о провале этой малины, о мышеловке, которую могут там устроить…

— Ай-яй-яй!.. — покачал головой молодой парень-связник. — Ее же рассекретили еще позавчера, и ребятам еле ноги удалось унести. Вас не успели предупредить…

До вечера я пробыл у него и, дождавшись начала сумерек, направился в Гермюльгайм. На душе было мрачно.

К «Кайзерсаалю» я подошел часам к девяти. Обошел все вокруг — не увижу ли замаскированных поблизости машин или засады. Нет, все было тихо и мирно, даже пустынно. Подошел поближе к окнам, приник к одному: внутри спокойный гомон. Осторожно приоткрыл дверь: толпа ребят у стола, происходит дележка пайков. Я вошел. Звук захлопнувшейся двери заставил всех глянуть в мою сторону.

— Вот он! Ура! — не своим голосом завопил Сенька: — Я же говорил, братва, что Сашка не из таких, чтобы попасться!..

Как он здесь очутился? — Когда ты сделал то, что мне требовалось, — взмахнул плащом и одновременно скрыл от их глаз меня и лаз, я выбил матрац и нырнул в дыру. По коридорам домчался до отопительных котлов и спрятался между ними и стеной. Слыхал крики, стрельбу… Они пробежали мимо, меня не заметили…

— Я же говорил, я же говорил, что он уйдет! Нет, его не так-то просто взять!.. Я же говорил… — раз за разом прерывал свой рассказ Сеня Егупов. Да, конечно, я-то ушел, но какой дорогой ценой!

Тут может возникнуть вопрос: с какой целью я так подробно остановился на столь печальном происшествии? Не проще ли было в двух строках упомянуть, что-де однажды мы нарвались на засаду, погибло несколько человек? Отвечу: эпизод этот, хоть и прошло с тех пор несколько десятков лет, до сих пор жирным червем гложет мою неспокойную душу. Казню себя за гибель Василька и всей этой группы. А еще более за свое малодушие, резко отличившееся от героического поступка Василька Орлова. Даже не знаю, откуда он! Знаю одно: ценой своей жизни он спас мою. Есть ли в том моя вина, пусть судит сам читатель[72].

В «Кайзерсаале» все были предупреждены, что если мастера или кто из посторонних поинтересуются «долметчером (переводчиком) Сашкой», надо отвечать, что да, был такой, но несколько дней назад куда-то ушел и с той поры не возвращался.

Спокойно прошел второй, третий день. Мы с Колей начали успокаиваться: видимо, гестаповцам не удалось выбить адрес Гермюльгайма. Молодцы, ребята, выстояли! Неужто и Толя оказался крепким?! Наша настороженность начала спадать. Вечером четвертого дня мы с Николаем расселись за столом, в глубине зала, но лицом к двери в противоположном его конце. Напротив меня, спиной к ней, сидел Фома и еще несколько ребят. Фому звали «Беспалым»: на одной руке отсутствовали все пальцы, кроме большого. Он был одним из тех, кто, как раньше Толя, упрашивал меня взять его на малину. Щупленький, низкорослый, лицо блином, особенно если на нем берет, курносый, лет восемнадцати, он был веселым неунывающим парнем. И сейчас шел все тот же разговор о малине:

— Ну куда я тебя возьму? — отнекивался я. — Ты же слабенький, да еще и без пальцев. А там, брат, жизнь совсем не малина, как ты это воображаешь. Сегодня сыт, завтра — клади зубы на полку. Сегодня жив, завтра… Да и стрелять, бывает, приходится, а ты — без пальцев!..

— Не беда! Я ребятам белье стирать, еду готовить буду. Возьми, не пожалеешь. В тягость вам не буду. Очень уж хочется и за пальцы мои расплатиться…

— Подумай, Фома: зачем тебе подвергаться риску? Тебе здесь ничего не угрожает, живешь нормально, бутерброды свои регулярно получаешь. Да и война на исходе, вот-вот кончится… — продолжал я его разубеждать. И действительно, на примере Толи я убедился, что остовцам незачем ходить в бойню: живут спокойно, и пусть себе живут! Это не беглецы-концлагерники, для которых нет другого выхода и терять которым нечего…

Перейти на страницу:

Все книги серии Мемуары замечательных людей

Воспоминания: 1802-1825
Воспоминания: 1802-1825

Долгие годы Александра Христофоровича Бенкендорфа (17821844 гг.) воспринимали лишь как гонителя великого Пушкина, а также как шефа жандармов и начальника III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. И совсем не упоминалось о том, что Александр Христофорович был боевым генералом, отличавшимся смелостью, мужеством и многими годами безупречной службы, а о его личной жизни вообще было мало что известно. Представленные вниманию читателей мемуары А.Х. Бенкендорфа не только рассказывают о его боевом пути, годах государственной службы, но и проливают свет на его личную семейную жизнь, дают представление о характере автора, его увлечениях и убеждениях.Материалы, обнаруженные после смерти А.Х. Бенкендорфа в его рабочем столе, поделены на два портфеля с записями, относящимися к времени царствования Александра I и Николая I.В первый том воспоминаний вошли материалы, относящиеся к периоду правления Александра I (1802–1825 гг.).Издание снабжено богатым иллюстративным материалом.

Александр Христофорович Бенкендорф

Биографии и Мемуары

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное