Записки Флэшмена. Том 2.

В этом адском шуме я не услышал звука открывающихся ворот – передовой кучер гикнул, щелкнул кнутом – и мы, держа винтовки наготове, кинулись к парапету. На наших глазах первая повозка вылетела наружу и покатилась к реке. Громкий крик изумления вырвался у индейцев, растерявшихся при этой неожиданной вылазке. За первой последовала вторая, и мы открыли беглый огонь, стараясь прикрыть наших как можно лучше. Главные силы преследователей двигались мимо надвратной стены, и мы буквально расстреливали их. Первый бешеный натиск стоил осаждающим по меньшей мере дюжины всадников; три экипажа спускались к реке, а краснокожие вопили от ярости, описывая круги и не решаясь приблизиться к ним, не попав под наши пули.

Первая повозка достигла реки и покатилась среди тополей. Следующая за ней подпрыгнула вдруг на кочке и потеряла колесо в тот самый миг, когда до цели оставалось шагов двадцать. Похоже, вознице удалось перерезать постромки, так как мулы побежали прочь, да и ни одного индейца поблизости не оказалось, благодаря нашей стрельбе и винтовке в первой карете девушки с охраной беспрепятственно выбрались наружу и достигли деревьев. Третий экипаж с саванеро, изображающим Дедвуд Дика[87], на крыше, остановился рядом с первым, и с нашего бастиона раздался торжествующий клич. Грэттен, сбежав на двор, закричал нам, и парни буквально скатились по лестнице, спеша к фургонам. Я окинул взглядом окрестности: индейцы сгрудились у восточной стены, мельтеша ярдах в двухстах от ворот; с южной стороны, между фортом и повозками у реки, не видно было ни единого дикаря.

– Идем! – орет Грэттен; он и парни уже занимали места в фургонах, готовясь к прорыву.

– Поезжайте! – ответствует ему бравый Флэши. – Я вас прикрою!

Ирландец удивился, но колебался не долее секунды – запрыгнул на козлы рядом с кучером, и фургон влетел в проем ворот.

Вы, должно быть, тоже удивились. Вам ли не знать, что вовсе не в моем стиле оставаться последним бойцом осажденного гарнизона, и это так. Но если у меня есть возможность слинять с поля боя, я предпочитаю делать это сам по себе, а за последние пять минут мне стало ясно, что Флэши совсем не по пути с этими чокнутыми фургонами. Глаза подсказывали, что по меньшей мере сорок индейцев поджидают их и не дадут во второй раз застать себя врасплох. Прежде чем фургоны успеют достичь реки, тянущие их мулы явно превратятся в решето, и тогда пассажирам придется искать правду в ногах, и каждый сам за себя. Каков шанс любого человека в фургоне добраться до реки? Пятьдесят на пятьдесят – маловато, когда существует более безопасный путь.

Очевидно было одно – пока кутерьма и веселье разворачиваются к югу и востоку от форта, на северной стороне не осталось ни одного воина. А еще за время нашей обороны стен я подметил одну любопытную вещь: когда падал подстреленный индеец, его мустанг, как правило, оставался рядом с телом. Ну, ничего диковинного в этом нет, любой кавалерист знает: при Балаклаве, под градом русской картечи, мне в память запала картина, как по крайней мере несколько скакунов останавливались, тыча мордами в своих упавших всадников. Эти же краснокожие со своими конями были ближе, чем любовники. После атаки на северо-восточный угол у стен остались стоять три или четыре мустанга. Понурив голову, они растерянно топтались рядом с телами убитых индейцев, и я не сомневался, что лошади и до сих пор там. Я могу вылезти через окно на северной стороне, вскочить в седло и, обогнув форт, добраться до экипажей у реки с запада, пока Грэттен с парнями будет отвлекать индейцев на востоке, собирая на себя все стрелы.

Я бросил последний взгляд, чтобы убедиться, не горит ли еще северо-восточная башня, и когда второй фургон под вой индейцев вылетел из ворот, пробежал по восточному парапету до последней из комнат верхнего яруса северной стены. Подбежав к окну, я осторожно выглянул: в поле зрения ни души, а внизу, у груды красных тел, стоят два индейских мустанга! «Всегда же тебе везет, старина Флэши», – думаю я, собираясь забраться на подоконник. И тут комната затряслась, как спичечный коробок в руках великана, от жуткого грохота заложило уши, и вот я лечу, лечу, лечу сквозь густой смрад или пыль и грохаюсь оземь с такой силой, что перехватывает дух, а левую лодыжку пронизывает острая боль.

Думаю, именно боль не дала мне потерять сознание. В воздухе кружилось облако пыли; пытаясь подняться на четвереньки, я закашлялся. Несколько секунд голова кружилась так, что я ничего не видел, но потом в глаза хлынул свет из открытой двери. К ней я и пополз. Было понятно, что я оказался на полу комнаты нижнего этажа – потолок обрушился, вокруг разломанные брусья и доски. Добравшись до двери, я выполз наружу.